Архипов разжал пальцы, будто слова Скопина успокаивали его, расслабляли сведенные мыщцы тела. Он даже несколько раз коротко кивнул.

— Так не проще ли?.. — сказал Скопин, поджигая табак в трубке. — Я говорю, не проще ли считать все случившееся удачным стечением обстоятельств? Будет расследование. Я выступлю свидетелем, расскажу, что вы совершенно не подозревали, что все это — уловки дрянной девушки. Уверен, вас пожурят, но потом простят, потому что хороших молодых полицейских не так уж и много. К тому же у вас впереди — блестящее будущее. Я дам вам хорошую характеристику и даже возьму на поруки. Хотите?

— А Маша? — спросил Архипов неуверенно.

— А что Маша? — удивился Иван Федорович, выпуская клуб дыма. — Маша пойдет по этапу. На Сахалин. Там ее выдадут замуж за поселенца или каторжанина. А с Сахалина почти никто не возвращается. Вы просто перешагнете через этот период жизни, немного споткнувшись, но не упав. У вас, Захар Борисович, нет никаких обязательств перед этой девушкой. Вы ведь не успели с ней обвенчаться, я надеюсь? Да и когда?

— Вы тоже допускаете, что это она убила дядю? — спросил Архипов.

— Это — дело десятое, — пробормотал следователь. — Сейчас вопрос не о ней, а о вас.

Захар Борисович выпрямился в кресле и сидел так, не отвечая больше. Молчал и Скопин, попыхивая своей трубкой, отчего в закрытой комнате скоро повис тяжелый дым крепкого табака.

Наконец, Архипов поднялся с кресла и повернулся к Ивану Федоровичу.

— Скопин, — сказал он тихо. — Зачем вы испытываете меня?

Иван Федорович невинно поднял брови.

— Вы прекрасно знаете, что Маша не убивала Трегубова, — сказал Архипов.

— Мы не знаем, где она была в момент преступления, — возразил следователь.

Архипов упрямо поджал губы.

— Я выясню это и докажу, что она не могла совершить это убийство. Ведь старика пытали перед смертью. Вы представляете, чтобы девушка… пусть даже… — Он никак не мог сказать слово «проститутка». — Даже такая, как она… Убить в состоянии порыва, страха — да. Но привязать к стулу, а потом резать ножом… Вы в это верите?

— Послушайте… — начал Скопин, но Архипов его перебил:

— Я долго слушал вас, Иван Федорович! Разумом я вас понимаю. Но я также слушал и в своем сердце. А оно говорило мне, что вы просто испытываете меня. И если я сейчас поддамся вашим речам, то провалю какой-то ваш жестокий экзамен. Так ведь, Иван Федорович?

Скопин кивнул.

— Так вот, — продолжил Архипов. — Я этот экзамен не провалю, потому что люблю Машу. Я не знаю, откуда у Михеева желтый билет. Но я не верю… — Он запнулся. — Впрочем… Я не могу пока объяснить, но я твердо убежден, что тут дело нечисто. Что Михеев — обманщик и подлец. И что Маша не лгала мне. — Он вдруг нервно рассмеялся: — Да и какая она проститутка! Ну что за?..

Однако тут на него вдруг нахлынули воспоминания прошлой ночи. Разве она была невинна? Или вела себя как невинная девушка?

Скопин заметил, как Архипов запнулся, и положил ему руку на плечо.

— Вы ведь брали желтый билет в свои руки? — спросил он. Архипов кивнул. — В каком он был виде? — спросил Иван Федорович. — Состояние бумаги? Блеск чернил?

Архипов удивленно вскинул на него глаза.

— Как будто вчера заполнен. Новехонький.

— А что сказала Маша, когда Михеев показал вам документ?

— Ничего. Она ничего не говорила более. Даже не заплакала…

— Странно, — пробормотал Скопин с трубкой в зубах. — Очень странно. Ну ладно. Значит, вы, Захар Борисович, не собираетесь отказываться от девушки? И готовы побороться за нее?

— И за нее, и за себя, — твердо ответил Архипов.

— Ну, тогда дуйте домой и ждите меня. К вечеру я буду либо со щитом, либо на щите.

Квартальный надзиратель сидел у себя в участке, в приемной комнате и лениво слушал приказчика из зеленной лавки, который пришел жаловаться на побои со стороны хозяина. Вдруг дверь со стуком распахнулась и в комнату вошел Скопин. Руки его были в карманах шинели, а дверь он пнул сапогом. Кепи было надвинуто на самые глаза судебного следователя.

— Здорово, Михеев! — сказал он. — Дело есть.

Квартальный подобрался. Он вдруг понял, что слишком рано расслабился в этом деле с девчонкой.

— Иван Федорович, — забормотал он, пытаясь сообразить, как может повести себя Скопин. — И тебе здравствовать…

— Так это… — продолжил приказчик. — Хозяин мой, стало быть.

— Пошел вон! — вдруг сорвался на него квартальный. — Что ты жалуешься! Поделом тебе!

Приказчик разинул рот и в ужасе посмотрел на Скопина. Но и от того ему не было никакой помощи — холодом вдруг повеяло на приказчика от этой высокой фигуры в черной судейской шинели. Будь он чуть начитанней, то сравнил бы себя с кораблем между Сциллой и Харибдой. Но вместо этого у него мелькнуло: «Как кур в ощип…» Он вскочил со стула и, быстро поклонившись, выметнулся прочь из приемной квартального.

Скопин шагнул к столу и протянул руку.

— Что? — спросил Михеев, глядя на эту руку.

— Желтый билет той девчонки, — ответил Скопин. — Живо.

— Он… Он не у меня.

— Живо, я сказал!

— Зачем вам, Иван Федорович? — пролепетал Михеев. — Это дело раскрыто, а билетик… он приобщен, так сказать-с.

— Ты что, дурак? — зловеще спросил Скопин. — Кем это раскрыто?

— Мной-с…

— Тобо-о-ой?!

Скопин уперся кулаками в стол и навис над Михеевым.

— А какое ты право имел раскрывать это дело? — спросил он. — Разве ты не знаешь, что я его начал, как судебный следователь? И что это — мое дело! И что я веду его до тех пор, пока не соберу все улики и не передам их суду. А уж суд решает — кто прав, а кто виноват. Ты не знаешь этого, Михеев? А может, ты не знаешь и того, что тебе будет за такое самоуправство?

— Как же-с… знаю, Иван Федорович. Но только тут все понятно…

— Тебе понятно? — ощерился Скопин. — Значит, ты тут у нас умнее всех, да, Михеев? Умнее меня, умнее прокурора. Может, ты умнее государя? — Он указал пальцем на портрет, висевший над креслом квартального.

— Бог с тобой, что ты говоришь, Иван Федорович, — быстро перекрестился Михеев. — Я ведь как лучше хотел.

— Желтый билет! — напомнил Скопин, снова протягивая руку ладонью вверх.

Михеев рывком открыл верхний ящик стола и положил в эту ладонь документ. Скопин едва глянул на картонку и тут же сунул ее в карман.

— Смотри, Михеев, — сказал он, выпрямляясь. — Кашу ты заварил крутую. Как бы сам не подавился. Ты, дурень, хоть знаешь, на кого руку поднял? Ты, чай, думаешь, что Архипов просто так, не пойми кто?