Тот закрыл лицо руками и завопил:

– Нет, не надо, я сдаюсь!

Фиби перевела прицел на Шлепка, отчего он издал что-то вроде «Й-яй!» и вздернул руки к небу.

– Лежать, – скомандовала Фиби.

– Чего? – тупо промычал Шлепок.

– Ложитесь на землю.

Он посмотрел на нее так, будто хотел что-то сказать, но передумал и грохнулся на колени.

– На землю, – повторила Фиби. – Ложись.

Он оглядел почву перед ним. Она поблескивала от осколков стекла, к тому же рядом виднелась парочка змеиных нор. Следуя приказу Фиби, ему бы пришлось лечь прямо на них.

Его потное лицо покраснело еще больше, чем обычно.

– Слушай, – выдохнул он. – Ну ты чего… Я же ничего не делал.

– Ложись, – еще раз повторила Фиби.

Не знаю, что подействовало на него сильнее, бритвенно-острый наконечник стрелы в паре дюймов от его носа или выражение глаз Фиби. Упершись руками в землю, он осторожно уложил трясущееся тело прямо на стекло и змеиные норы.

– И не двигайся, – велела Фиби. Потом повернулась к Тиму. Он шарахнулся от нее.

– Я хочу свою стрелу обратно.

Тим посмотрел на лежавшего на боку Скотти и на торчавшую из его ноги стрелу. Скотти тихонько всхлипывал, шевелилась только его грудная клетка, когда он делал вдох или выдох. Скорее всего, он боялся шевелиться, чтобы не пораниться еще сильнее о валявшиеся кругом осколки.

Сморщив нос, Тим повторил:

– Твою стрелу?

– Да, именно эту.

– Как же я…

– Выдерни ее.

– Но…

Скотти заговорил. Тихим голосом, дрожащим от ярости или боли, он произнес:

– Только попробуй тронуть эту сраную стрелу, и я сожру твое сердце.

– Но…

– Я убью твою мать и трахну твою сестру. Я…

Посмотрев на него с отвращением, Тим наклонился и выдернул стрелу. Скотти завопил, схватился за рану и свернулся калачиком.

Фиби сняла стрелу с тетивы и положила ее в свой старый потертый колчан.

Тим передал ей вторую стрелу.

– Спасибо, – Фиби помахала ею нам с Расти. Стальной наконечник выглядел так, будто его макнули в красную краску. Пара капель упала на землю. – Моя счастливая стрела, – объяснила Фиби.

Не потрудившись обтереть наконечник, она сунула стрелу в колчан.

– Ты тоже ложись, – приказала она Тиму.

Без возражений и колебаний тот растянулся на земле.

Затем Фиби обратилась к нам с Расти:

– Думаю, на сегодня хватит стрельбы по мишеням. Пошли домой.

Я подошел к мишени, вынул стрелы из глаз и носа Эйхмана и отдал их Фиби. Потом подобрал картонную коробку.

Скотти, Шлепок и Тим лежали на земле.

Мы пошли прочь, Фиби впереди, мы – по бокам.

Те трое не пошевелились.

Когда мы отошли достаточно далеко, но так, что троица на земле еще могла нас слышать, Фиби выкрикнула:

– Мы ничего не расскажем, если вы не расскажете!

Они никому ничего не рассказали.

Мы тоже.

Уйдя уже далеко в лес, мы нервно смеялись, мотали головами, хлопали друг друга по плечам и повторяли Фиби: «Вот это да!» и «Ну ты даешь!» – почти что тысячу раз.

А потом я увидел слезы в ее глазах.

И тогда мои глаза тоже защипало, и я разревелся.

Я не знаю, из-за чего именно мы все расплакались, но полагаю, что на то имелась масса причин. Скорее всего, дело было в страхе и преданности, храбрости и трусости, унижении и гордости. А заодно – в радости выживших.

Уж точно мы не стали бы оплакивать раны Скотти и его приятелей.

Кстати, после этой встречи на поле Янкса они перестали быть приятелями. Они старались держаться подальше друг от друга и по-настоящему опасались меня, Расти и Фиби.

Они так ее боялись, что никогда даже не решались смотреть в нашу сторону. И несколько раз, спустя месяцы после происшествия, я замечал, как кто-нибудь из них переходил улицу или менял направление, лишь бы не встретиться с нами – и при этом Скотти здорово хромал.

Через неделю после этой тренировки на поле Янкса Фиби победила в лучном состязании (в юношеской секции) в честь Четвертого июля, завершив его поразительным выстрелом, который заставил бы завидовать даже Робин Гуда.

Она, конечно же, выстрелила своей счастливой стрелой.

И выиграла кожаный колчан ручной работы.

По сторонам от колчана были видны завязки купальника Слим, полоски пластыря и голая загорелая кожа до самого пояса красных шортов Ли.

Идя за Слим к двери ее спальни, я был поглощен тем, как она выглядит, и воспоминаниями о том лете, когда она выиграла свой колчан, и совершенно не обращал внимания ни на что другое.

Едва выйдя в коридор, Слим остановилась.

– Что? – спросил Расти.

Как будто он не знал.

Слим шикнула на него и шагнула через коридор в спальню матери. Мы вошли следом, встали рядом и уставились на царящий там беспорядок. На шкафу все еще была лужа воды с поблескивающими в ней кусками стекла. Ковер выглядел сухим, но опасно щерился длинными осколками вазы. Среди них лежало несколько ярко-желтых лепестков, как будто их откуда-то занесло ветром.

Самих цветов не было.

Сначала я подумал, что мы с Расти их выкинули.

Потом вспомнил, что мы их не трогали.

У меня по затылку пробежал холодок.

Мы с Расти посмотрели друг на друга.

Он, конечно, тоже заметил, что розы пропали…

– Лучше бы нам отсюда убраться, – прошептал он.

Не обращая на него внимания, Слим обогнула осколки на ковре и медленно прошла по комнате. Мы шли за ней. Так как обе ее руки были заняты луком и стрелой, она стояла наготове, я заглянул под кровать, а Расти распахнул дверь шкафа. Когда Слим направилась в ванную, я последовал за ней.

В ванной пахло цветами, но не было ни следа пропавших роз.

И ни следа незваных гостей.

Обернувшись, Слим отвела стрелу в сторону от меня, посмотрела мне в глаза и беспокойно улыбнулась. Потом мы вышли из ванной.

Расти явно был рад нас снова видеть.

Следующие десять или пятнадцать минут – хотя, может, прошел и час – мы обыскивали дом.

Все были на нервах.

В некоторой степени я чувствовал облегчение. Из-за того, что в доме побывал кто-то другой, Слим никогда не узнает о нашем с Расти визите.