Делаю вид, что у меня звонит телефон, и притворяюсь, что отвечаю. Разговаривая как бы с Ло, медленно иду на восток — Так скажи им, что мы не можем заплатить вперед, — на самом деле проверяя ящики и присматриваясь к людям. Похоже, все, у кого есть почтовый ящик, газету получили. Я останавливаюсь, изображаю замешательство — Ло, тебе нужно успокоиться, нельзя так себя накручивать, ты же знаешь, что это ничего не решит. Ловлю взгляд Стейси, беспомощно развожу руками, и она кивает.

Иду в обратном направлении, на запад. Возле следующего после Флори дома пожилая, склочного типа дама качает головой и шепчет: «Девчонка бегала тут в бюстгальтере. Я всегда думала, что она немного не в себе».

Прощаюсь с воображаемой Ло и прячу телефон в карман.

— Мэм, позвольте вопрос. Вы получили сегодня газету?

— Вообще-то нет. Если только ваши люди ее не украли.

Зашибись.

Я иду к следующему дому. Здесь двое, высокий и низкий. На руках у одного из них ребенок. В белом ящичке ничего.

— Вы газету сегодня не получили? — спрашиваю я.

Тот, что пониже, бросает взгляд на ящик.

— Наверное, нет. Поверить не могу, что с Флори такое случилось.

Я останавливаюсь.

— Да уж. Похоже, хорошая была девочка.

— Лучшая. Это благодаря ей мы газету получаем. Как-то раз в прошлом году позвали ее пообедать с нами, и вот она-то и доказала нам всем, как важно знать местные новости и что для этого нужно…

Высокий кладет руку на плечо низкого, а занятый собой малыш роняет счастливо слюни. Я улыбаюсь.

— Симпатичный он у вас.

Чутье все-таки существует, и мы живем, прислушиваясь к нему, выстраивая по нему жизнь, делая то, что считаем правильным, даже если люди качают головами и полагают, что вам надо выспаться и принять таблетку аспирина. Мой внутренний голос заговорил. Я послушался и в результате получил вполне реальную ниточку.

Последней, кому доставили газету, была Флори. Дальше разносчик не пошел. Здесь что-то произошло. Разносчика она знала. И я готов держать пари, что он носит бороду.

Скоро я буду знать это точно, потому что осталось только его найти.

Хлоя

Никогда не думала, что буду прохаживаться в халате по пентхаусу, открывать ведущую на террасу стеклянную дверь, а потом закрывать ее за собой, словно это мой дом, словно это я стою, закусив губу, не смея улыбнуться, не смея насладиться открывающимся видом. Когда-то я была другой. Я сидела на траве с Джоном. Я соглашалась с тем, как приятно быть ближе к земле, как приятно быть скромной, сдержанной.

Сейчас я подхожу к краю и смотрю на Нью-Йорк сверху. Я никогда не смотрела на него вот так, из чужого дома, стоя в одной ночной сорочке.

Думаю о том глупом хештеге, придуманном Кэрригом прошлым вечером. #TriBeChloe. О том, как он убедил меня опубликовать его, как заставляет сжиматься внутри, принимать его дурацкое чувство юмора, его шуточки. Но так приятно, когда о тебе заботятся. Просыпаться на шелковых простынях, плескаться в ванной с двумя ваннами. Он, можно сказать, мой первый бойфренд после… ну да, после Кэррига. То есть я все еще люблю Джона, люблю, но есть такая штука, как алхимия. В моем распоряжении апартаменты моего бойфренда. Целый пентхаус. Джон сюда даже подняться бы не смог. Здесь своя охрана, привратник. Впервые в жизни — если не считать тех раз, когда я пользовалась самолетом и по крайней мере дважды прогуливалась по проходу, проверяя каждое сиденье, вглядываясь в лица, надеясь увидеть его, — я по-настоящему вне досягаемости.

И вот сейчас я выгоняю из себя искусство. Буквально. Столько секса у меня не было никогда, и секс стер потребность писать. Я уже переболела молочницей, как какая-нибудь девчонка в ромкоме, не выполнила два заказа и чувствую себя как те девчонки в торговых центрах, для которых жизнь — платья. Я словно обретаю то, что принадлежит мне по праву, и это — мои новые отношения, вот этот вид. Не Джон, нет.

Трещинки в сердце залечивают разные приятные мелочи. На нашем первом настоящем свидании Кэрриг заказал тартар из тунца и произнес первое слово как тэр-тэр, а когда я поправила, смутился, покраснел и сказал, что всегда подозревал подвох, но считал, что здесь допустимы два варианта, как и в слове «томат»[67].

Я назвала его глупым.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то говорил тематоу?

Он залился краской.

— Ну да, слышал. Фрэнк Синатра.

И Кэрриг вдруг показался мне совсем взрослым, человеком, знавшим о Фрэнке Синатре, учившимся в колледже, изменившимся и получившим опыт, о котором я не знала ничего. Я тоже хотела учиться. Он рассказывал об Университете Брауна, об акциях и ценных бумагах. Кэрриг хотел знать все и постоянно заглядывал мне в глаза, а на улице, перед рестораном, поднял меня на руках и прямо заявил: я так тебя хочу, что сил нет.

Я знала, что скоро он даст мне ключ, а потом, когда-нибудь, может быть, и колечко. Ребенка. Странно и непривычно думать о себе, как будто о каком-то другом человеке, о девушке без проблем с интимностью и имеющей все: искусство, бойфренда, любовь. Наверное, поэтому все и сложилось так гладко. До первой ночи я даже не догадывалась, как отчаянно хотела любить кого-нибудь. Я всегда уклонялась, объясняя это нервами, артистическим темпераментом, надеждой на возвращение Джона, но теперь я спокойнее. Тверже. Прочнее. Как столик в ресторане, который все шатается и шатается, пока ты не опустишься на колени и не подсунешь под ножку салфетку.

И, конечно, это нормально, что, выйдя отсюда и оставшись одна, я плачу. Грустно сознавать, что все повернулось не так, как думалось, как хотелось, и я не с Джоном. Меняться больно.

Кэр это понимает. У нас только одно негласное правило: не говорить о Джоне.

Я слышу, как открывается передняя дверь. Мой бойфренд дома. Бросает на столик почту, зовет меня — Малыш, ты здесь? Я тут кое-что принес, — и я вытираю глаза. Печаль рассеивается. Правда. Запах чесночного соуса, поцелуй, горячая еда, которую не нужно заказывать самой, — это вытесняет все остальное.

Вот почему мне пришлось закрыть доступ ко всем моим социальным аккаунтам. Не хочу, чтобы Джон знал, как хорошо мне здесь, насколько легче грустить о нем, зная, что он не может меня найти, потому что соус так хорош, и секс, и вид, и послевкусие от китайской еды. Потому что так приятно упасть на кровать, на шелковые простыни, и вертеться на них, смеясь. Мне нужно это все. В тот вечер, в галерее, мне было так одиноко, я так мучилась из-за Джона, что, наверное, была готова умереть.

Эггз

Вернувшись в участок, я прослушиваю голосовое сообщение от доктора, которое пришло, пока я был в пути. Речь идет о переносе моего ежегодного медосмотра. Да, да, да, старение не для слабых. Боли в животе явление естественное. Вы «зантак» принимаете? Как у вас с острой пищей? Ло не написала ничего, только прислала изображение письма, поступившего в ответ на мою просьбу о переносе медосмотра. Вместо слов — эмодзи, фиолетовый дьявол. Отвечаю: «Извини. Знаю».