Бородач ушел. Найти его невозможно. У меня нет на него выхода. Нет и не было.

Расстегиваю «молнию». Расстегиваю ремень. Обделавшийся и с голым задом, я трепещу на ветру, вот только ветра никакого нет. Есть только сырой, влажный воздух с запахом мочи. Я выдыхаю, пытаясь помочиться. Ну же, давай. Жжет. Сопротивляется. Смотрю и вижу то, что ожидал увидеть. На этот раз он прав, мой внутренний голос. Что-то не так. Я вижу кровь, и это моя кровь.

Джон

Думаю, я хотел сделать это с того самого дня, как перебрался сюда, просто взять и уничтожить все это дерьмо, каждый кусочек жизни, которую никогда не хотел и в которой увяз, с этой полужизнью, не-жизнью, жизнью-отравой. Матрас с гребаными простынями, доставленный из «Таргет», они никогда не были такими мягкими, как я хотел, потому что я ошибся, читая описание онлайн. Режу их, рву, пока не пробивает пот, вонючий данвичский пот. К черту простыни. Будь ты проклята, жизнь. Будь проклят ты, Роджер, и будь проклят ты, Магнус.

Я беру блендер, который заказал в «Бест бай» и который, вместе с DVD «Смешанных»[69], хотел подарить в шутку Хлое, как будто когда-нибудь она войдет в мою жизнь, как будто когда-нибудь ей понадобятся такие вот вещи, как будто когда-нибудь она пожелает иметь их. Я швыряю блендер в стену, весь, с пластиковым флаконом и тяжелым основанием. Он не разбивается. К черту блендер.

Микроволновка, этот творец великого множества жалких, убогих блюд, эта обработчица всего того, что попадало в нее из холодильника, всего того, что поддерживало во мне жизнь, как будто эта жизнь того стоила, как будто я мог рассчитывать на жизнь. Быть живым — ничто, если нет возможность жить.

Сталкиваю микроволновку с полки, и она с треском грохается на пол.

Футболки из «Урбан аутфиттерс» — к черту. Я не могу расслабиться в этой дыре с кирпичными стенами. К черту картину из «Этси»; когда-то голубые, белые и черные мазки что-то значили для меня, напоминая цвета банки с зефирным кремом. Режу холст ножом. К черту искусство, из-за которого я только чаще думаю о ней. Хлое.

Пламя разрушения бушует во мне, гнев, который я так долго усмирял. Я уничтожаю все это, потому что оно — его. Он сделал меня таким, отшельником, к двери которого стекается бесконечный поток пакетов. Я ломаю вещи, потому что не могу сломать Роджера.

Добро пожаловать, так он сказал.

Все это я держал в себе так долго, с тех пор как сунул в карман ту книжку, «Ужас Данвича». Я играл роль Мальчика-из-подвала — ради мамы, ради телевидения. Я позволял всем считать себя доказательством того, что не все заканчивается плохо, что Роджер Блэр не победил, потому что вот он я, образец здоровья! Но сегодня всему пришел конец. Сегодня я подвел черту под ожиданием. Сегодня я найду Мини.

Хватаю ключи. Взлетаю по ступенькам.

Мини дома нет, но я вижу его жену, Сэди, расположившуюся на уютном диванчике в их семейном гнездышке. На огромном телеэкране идет «День матери», но взгляд Сэди прикован к телефону. Она в мягком плюшевом халате, очки для чтения сдвинуты на самый кончик широкого розового носа. В доме Сэди одна, но ее окружает множество людей: на стенах в рамочках фотографии ее детей, семейные каникулы на Фиджи, их внук, их прекрасная большая жизнь, жизнь, которая невозможна для меня. На кофейном столике дышит открытая бутылка вина. На ногах у нее белые пушистые тапочки, и на левом отсутствует бантик.

Я фотографирую женщину. Потом фотографирую тапочки на ее ногах.

Открываю почтовый ящик Питера Федера, прикрепляю обе фотографии. Думаю, та, на которой недостает бантика, должна произвести впечатление. Я понимаю, что рискую, что Мини может обратиться в полицию. Но я наблюдал за ним достаточно долго и понял, что он любит жену. А еще я знаю, как поступил бы в ситуации, когда кто-то угрожал бы Хлое. Я бы сделал все, чтобы спасти ее. Пишу коротко, бесстрастно, ясно:

У вас десять минут, или ваша жена умрет.

Позвоните по этому номеру, или она проследует за бантиком.

Звонит телефон. Я вынудил Мини взять трубку, и теперь он говорит со мной ровным, холодным тоном:

— Кто вы и что вам нужно?

Я не отвечаю.

Он нервничает, идет по комнате.

— Я слышу, черт возьми, ваше дыхание.

— Доктор Мини, все очень просто. Мне нужно, чтобы вы сказали, где я могу найти Роджера Блэра.

— Что ж. И у меня все очень просто. Я не знаю. И кто, черт возьми, вы такой?

— Вы знаете, где он. И если не скажете, я убью вашу жену.

— Чепуха, — ворчит Мини. — Роджер, я знаю, что это ты. Ты пользуешься каким-то аппаратом для изменения голоса, но поступить так со мной можешь только ты.

Посылаю ему кадр из фильма — Джулия Робертс в смешном парике.

Это последнее, что увидит твоя милая Сэди.

Он уже кипит от ярости.

Если ты заодно с Роджером Блэром…

Мы славно поработали, Джон. Нет, мы не заодно, и я не сорвусь, я не потеряю самоконтроль.

— Где Роджер?

Он повторяет, что не знает, говорит, что мне лучше не искать Роджера, потому что этот человек болен.

Я фыркаю.

— Хорошо же вы говорите о лучшем друге.

Долгая пауза. А потом он произносит… мое имя.

— Джон?

Облажался. Не представляю как, но он узнал. По коже разбегаются мурашки. Усилием воли заставляю себя не поддаваться страху.

— Скажите, где он, или я убью ее.

— Джон, — говорит Мини. — Знаю, ты прошел через ад, но я в этом не участвовал. А теперь давай на минутку успокоимся. Я на твоей стороне. Я пытался предупредить людей, я… Давай поговорим об этом.

Мне не нравится его голос. Не нравится он сам. Я говорю, что Сэди выглядит сонной, и предупреждение достигает цели.

— Что ты, на хрен, хочешь? — рычит он. Слышать, как ругается преподаватель, непривычно. Говорю, что хочу знать, что сделал со мной Роджер. Мини отвечает, что понятия не имеет.

Вот и попался.

— Я видел вас по телевизору. У вас всегда есть идея.

Он вздыхает.

— Ты слышал о такой штуке, как апикальное[70] доминирование?

— Нет.

— Дерево не просто вырастает из единственного ростка. Центральный росток сражается с другими. Ничего случайного здесь нет. Росток с апикальным доминированием растет более сильным, тогда как остальные слабеют. Доминантный росток сильнее, потому что другие слабы.