Джон

Семьдесят три часа прошло с того момента, когда я выбежал из галереи. У нее все как-то непривычно, странно тихо. Ни поздравлений никому по случаю дня рождения, ни даже нового селфи. Я сделал ошибку, явившись в галерею, и теперь хочу лишь удостовериться, что она жива, что у нее все в порядке.

В 10:27 вечера обновляю ее страничку в «Фейсбуке» и вижу. Совершенно новый фотоальбом. Сердце ломается, как сухая веточка. Сорок три снимка под таким названием: Кони-Айленд под дождем. Аааах. Первая фотография — просто дождь, грохочущий ливень, когда мама заставляет надеть дождевик. Я чувствую себя юным и наивным. Пролистываю фотографии и вижу, что она не одна. С ней кто-то есть, кто-то, кто снимает, с кем она такая вот беззаботно-веселая и прыгает по лужам. На ней накидка-пончо, какие продаются у входа в сабвей, она топает, улыбается и показывает язык в камеру. Сердце сжимается от зависти.

С ней парень. Должно быть, парень. Будь это друг, она бы настояла, чтобы поменяться местами, сфотографировала друга — или подругу — топающим по лужам и поместила снимки на странице. Таким невидимым может быть только бойфренд. Бойфренд, появившийся на горизонте в тот самый вечер, когда она потеряла сознание. Я это чувствую.

Ее расшевелил ливень, романтика дождя. И фотографий так много, потому что все в мире открылось ей по-новому в этот день. Я сам в Нью-Йорке почувствовал то же, только я был там один. Я представлял, как буду с ней, и вот она с кем-то другим. Она ослеплена этим маленьким волшебством, дождевыми каплями, смотрителем под козырьком, выполняющим свои обязанности, ждущим. Фотографии с плохой передачей цвета. Пересвеченные. Это всегда означает, что ты делишься чем-то большим, чем просто фото, и не можешь сделать шаг назад.

Дождь прекращается, появляется короткое видео с тучами, ползущими по небу, которое говорит: «Конечно, погуляем, я тебе мешать не буду, больше никакого дождя, обещаю».

Следующая подборка фотографий из ресторана с видом на реку. Повсюду огни, мигают свечи. Прокручиваю к началу, хочу убедиться, что ничего не пропустил, и тут меня осеняет. Они потому не фотографировались, что целовались на обратном пути в город.

Поцелован. Исцелен.

В ресторане Хлоя ест спагетти. Вот она смотрит в камеру, подперев ладонью подбородок. Глаза у нее даже больше, чем в жизни. Взгляд устремлен на исполнителя, певицу. Губы распухшие.

Поцелован. Исцелен.

Хлоя сидит неподвижно, но на самом деле она уходит. Уходит от меня к кому-то другому. И воспринимается это так, словно виноват я, словно мне не следовало ездить туда, словно все случилось из-за меня. Последний снимок черно-белый. Под ним надпись: #TriBeChloe[65].

Еще несколько недель, и ее нет.

Настройки всех ее аккаунтов изменены. Окошко закрыто. Увидеть, где она и что делает, могут только друзья. А значит, она больше не на заброшенном острове, откуда говорит с надеждой, что я увижу ее сверху. Теперь она за закрытой дверью, где-то в Трайбека. С ним. С ним.

Я по-прежнему не знаю, кто он. До того, как Хлоя закрылась, ее друзья оставляли такие записи, как: «ВЫ, РЕБЯТА, ПРОСТО ПРЕЛЕСТЬ, и РАД ВИДЕТЬ ВАС ТАКИМИ СЧАСТЛИВЫМИ». Эти друзья встречали его, но имени не называли. Живет он где-то наверху, как злодей в комиксах. У него собственное патио в небе. Иногда Хлоя выкладывает фотографии того, что можно увидеть только оттуда, из его #Penthouse. С ним она другая. Больше шуток, больше хештегов. Не знаю, где именно он живет, но его дом — полная противоположность моему подвалу. У меня бетонные стены, холодные, темно-оранжевые. В его апартаментах стены белые и вверху деревянные балки.

Хлоя больше не занимается живописью. На ее сайте нет новых картин на продажу, нет объявлений о выставках в галерее. Иногда я думаю, что парень, с которым она встречается, врач, что она познакомилась с ним из-за меня, потому что из-за меня упала в обморок. Могу держать пари, что это он сказал ей взять паузу. Она так и сделала. Потому что он доктор, а доктора знают, что лучше. Я вижу его в кошмарах. Он преследует меня, оживляет убитых мною невинных людей. Он склоняется над ними, считает, делает искусственное дыхание.

И тут я просыпаюсь.

Один.

А он с ней. Целует, прижимается, сидит с ней в поезде подземки. Я в метро не был никогда. Добрался до Нью-Йорка и ни разу не спустился в подземку. Дни — на Кони-Айленд, ночи — под звездами, на мостах, освещенных сверху. Если он не врач, то, скорее всего, знаменитый актер. Я смотрю на скриншоты ее страниц в «Фейсбуке», сделанные до того, как она ограничила доступ к аккаунту. Смотрю, пока есть силы смотреть. Читаю о том, как «Фейсбук» вызывает у людей желание совершить самоубийство, и вдруг понимаю, что проголодался и пора идти на работу. Организм препятствует твоим планам. Как сказал Лавкрафт, ты всегда можешь убить себя в следующем году.

Еще раз отклоняюсь от обычного маршрута, от киви, от имейлов Флори. Думаю о письме Роджера. Ты обладаешь силой. Добро пожаловать. Я обладаю силой, хотя и особого свойства. Но слово это обманчивое. Сила не моя. Она переполняет меня, но я все равно что мертв. Я ничего не контролирую. Я — вместилище злой силы. Я беспомощен. Поцеловать Крейн Запятая Флори я смог лишь потому, что не любил ее. Она не задела меня за живое. Все, кому я навредил, так или иначе это сделали. Я мог, как в песне «Pixies»[66], направить машину в океан. Проезжая в Бристоль по мостам с их эффектными арками, я пару раз ловил себя на мысли о том, как легко повернуть руль в сторону. Но сколько хлопот рабочим, сколько неприятностей рыбам и родителям. И, конечно, я не могу сдаться.

Не представляю, что умру, не разгадав загадку фотографии Хлои под дождем.

Звякает телефон. Сообщение от босса: «Тео малыш выходи ты нужен мне сегодня».

«Хорошо», — пишу я.

День сегодня тяжелый.

Меня не было не так уж долго, но появились новые подписчики с трудными адресами. В конце концов добираюсь до улицы, на которой живет Крейн Запятая Флори, опускаю стекло и пытаюсь разобрать надпись на прибитой к столбу розовой табличке: «ВЫ ВИДЕЛИ ЭТОГО КОТА? ЕГО ЗОВУТ ФРОНТМЕН MUSE. ОН МОЯ ЖИЗНЬ».

Поднимаю стекло.

В ящике Флори меня ждет записка: «Вам, мужчинам, даже не хватает смелости проститься. Прощай».

Пока читаю записку, сетчатая дверь открывается. Флори видит меня и идет ко мне. Халат распахнут, а под ним короткие шорты и рубашка. Она подходит, останавливается, и ее груди уже передо мной, так близко, как дождевые капли близки к Хлое, когда она наклоняется к ним.