При нашем приближении часовой смачно харкнул, целясь явно в ботинки сержанта, но, увы, плевок не долетел до них. Ничего не сказав продолжавшему нахально курить и довольно гаденько улыбающемуся часовому, Грабовский поднялся по ступенькам крыльца и скрылся в доме. Минут через пять повторно скрипнула дверь. Сержант вышел наружу и велел заходить мне. Графине он сказал ждать. Ката со страдальческим видом присела на скамейку у входа, при этом зарабатывавший рак легких часовой удивленно выпучил глаза и отсел в сторону от нее, но цигарку не погасил. Европейская культура из него прямо-таки перла, словно из дырявого мешка. Остальные участники нашей поимки остались стоять там же, у крыльца. То ли ожидая дальнейших приказаний, то ли просто из любопытства, от нечего делать.

Я поднялся на крыльцо и зашел в дверь избы. Дом был явно очень старый, с низкими потолками, но добротно построенный и чистый. Из сеней я попал в освещенное просачивающимся в узкие окошки дневным светом помещение. В дальнем углу просматривалась печь, на стенах – полки с глиняной посудой и соцветия какой-то сушившейся на растянутой веревке травы (что-то смутно знакомое – зверобой или душица), вдоль стен – лавки. Под окошками стоял широкий дощатый стол (по основному предназначению – явно обеденный), за которым важно восседал очень серьезный молодой человек с коротко стриженными рыжими волосами. Облачен он был в хорошо подогнанную польскую офицерскую форму довоенного образца, уставного цвета табачного хаки, даже с портупеей через плечо. На клиновидных погонах его мундира я рассмотрел по белой звезде, дополненной двумя полосками. Ого, целый майор. А вот на ниве безрассудной службы сей деятель явно еще не отличился – наград на его мундире не было ни одной.

На столе перед этим неубедительным воинским начальником лежала полевая фуражка-конфедератка с все тем же довоенным коронным орлом, расстегнутый планшет немецкого образца, серебряный портсигар с каким-то заковыристым то ли гербом, то ли вензелем и несколько чистых листков бумаги. Дополняли настольный «натюрморт» старинная металлическая чернильница казенного литья с императорским австро-венгерским орлом (т. е. после прошлой мировой войны эту чернильницу явно попятили из какого-то присутственного места), примитивная перьевая ручка и жестяная кружка с какой-то темной жидкостью красноватого оттенка – обычно примерно так выглядит отвар из листьев каких-нибудь лесных ягод, который пьют как эрзац-чай, если не имеют чего-то лучшего. Полагаю, что где-нибудь в белорусском или брянском лесу со мной в аналогичной ситуации, кроме командира отряда, непременно беседовали бы еще и комиссар с особистом, но здесь наблюдались признаки то ли организационных недоработок, то ли явного единоначалия.

Я сразу же отметил, что на вид этому офицерику было всего-то лет двадцать пять или чуть больше. Интересно, кем же мог быть этот «пан майор» в уже далеком сентябре 1939-го? Каким-нибудь подхорунжим? Хорошо, если не сержантом – а то у партизан «самовыдвиженцев» всегда хватало. А может, он вообще босяк-самозванец или какой-нибудь ряженый коллега давешнего «как бы сержанта», напяливший офицерский мундир, дабы убедительно изобразить «представителя высшего командования» во время допроса?

Присмотревшись, я заметил, что на ногах у слишком юного для своего чина офицера были хорошо начищенные высокие хромовые сапоги с кавалерийскими шпорами (небось в тридцать девятом прослужил в уланах аж дней пять и до сих пор опомниться не может, а раз так, значит, все-таки не самозванец – какой дурак будет ради единственной беседы так надраивать обувку?), а на столе перед рыжим майором лежали паспорта, мой и графини. Отдельно в развернутом виде лежала бумажка с печатями, в которой я узнал мой документ о сотрудничестве с Имперским Министерством экономики рейха, подписанный группенфюрером СС Отто Олендорфом. По идее, при желании, за одну эту бумаженцию данный «уездный предводитель команчей» мог скомандовать отвести меня к ближайшей стенке, как нацистского прихвостня. Майор мрачно молчал, явно напуская на свою персону дополнительную важность. Похоже, я раздражал его одним своим внешним видом – помятым при перелете, но все равно дорогим костюмом и наличием галстука. В свою очередь, я подумал, что теперь, в целях сохранения секретности, идеальным вариантом для нас с графиней несомненно была бы геройская гибель этого самого отряда «Скала» в полном составе. Однако я не представлял, кто мог бы проделать подобное – иди попробуй, перестреляй несколько десятков (а может, и больше) вооруженных бандюков, да еще и в лесу…

– С кем имею честь беседовать? – начал я с места в карьер, решив, что, пожалуй, стоило взять быка за рога, пока этот местный юный лесной атаман действительно не приказал повесить меня на ближайшем суку или расстрелять. Заговорил я по-немецки. Конечно, памятуя мой недавний опыт, можно было бы попробовать обратиться к нему по-французски, но что-то не было уверенности, что в этом случае майор меня поймет. Он все-таки был не из тех панов офицеров, генералов и мршалков, которые накануне разгромного сентября 1939-го прямо-таки не вылезали из Парижа, мотаясь туда за разного рода гарантиями безопасности и военной помощью.

– Майор «Miedwiedz» Велислав Задрочиньский, командир отряда Армии крайовой «Klif»! – как бы нехотя представился майор. Н-да, у этого типчика, похоже, имела место мания величия в особо тяжелой форме. Ничего себе, подпольную кликуху придумал – «медведь». Себя-то он в зеркале давно видел? Ведь тут даже не медвежонок, скорее помесь хорька с енотом…

– А кто вы такие? – спросил майор Задрочиньский.

– Разрешите преставиться, Йыгыт Йылдырым, турецкий подданный, – выдал я и слегка поклонился. Потом все-таки не удержался и добавил:

– Мыкынта быркшьтэ мине жырдым ясын малы!

– Чего-чего? – не понял майор. Вид от услышанного у него стал несколько обалделый.

– Я сказал, что очень рад нашему знакомству, – ответил я как можно вежливее. – Естественно, по-турецки. А вообще, зачем спрашивать об именах, если наши документы и так у вас перед глазами лежат?!?

– И чем мы обязаны вашему столь эффектному появлению здесь, господин Ыйд… Йдылрды… – ожидаемо запнулся на моем заковыристом имечке Задрочиньский. – Да еще и на вражеском десантном планере? Что вообще могло понадобиться сотрудничающему с оккупантами турецкому торговому представителю и венгерской графине в нашей глуши?

– Я не вполне представляю степень ваших полномочий, пан майор, но извольте. Конечно, я не имею права рассказывать вам все и называть свое настоящее имя, но на самом деле я – эмиссар штаба Народно-освободительной армии Югославии маршала Тито. А со мной, как вы верно заметили, графиня Ката Дешеффи, которая в последнее время серьезно помогала мне.

– Помогала в чем? – уточнил майор. После того, как я выдал последнюю фразу, на его челе отразилась целая гамма эмоций. Похоже, он начал понимать, что на его рыжую голову рухнуло нечто такое, с чем он в своей недлинной жизни еще не сталкивался. Хотя, веселее от услышанного он точно не стал.

– Я прибыл в Германию по поддельным документам, а графиня – именно та, за кого она себя выдает. А помогала она мне в качестве секретаря и переводчицы с венгерского. На территории Третьего рейха мы вели секретные переговоры с группой немецких и венгерских военных.