не подпуская никого, даже надёжных его товарищей: Ворошилова, Будённого да Калинина. Сталин, мол, командовал, грузин, он яд подсунул, избавив от мучений. Эта чушь с долями правды вперемежку гуляла по людским низам, баламутила умы. Тех, кто разносил её, хватали агенты ГПУ, и Трубкин сам допрашивал. Он перестал спать ночами, выискивая сочинителей или тайную организацию, но попадались ущербные, а то и совсем полоумные. Сажал всех без разбору и скидок, каждое утро докладывая Странникову возрастающее количество врагов народа.

Посерьёзнее разговоры Странников сам слышал от достойных людей в краевом партийном аппарате, сообщалось это туманными намёками, без ссылок на источники, не иначе как сплетнями назвать их тоже было нельзя. Шептали, что Троцкий, затаив обиду на Сталина, создал оппозицию, начал тайную войну. Естественно, он и есть автор всех измышлений, а мстил грузину за то, что тот нагло обвёл его вокруг пальца с той самой гибелью Ильича.

Коварным способом Сталин использовал будто бы трагическую кончину вождя для достижения своей цели — занять его место; зная о близкой смерти, а возможно, и готовя ему безболезненную смерть, о чём тот действительно просил, организовал заседание Политбюро, на котором ни с того ни с сего вдруг лично высказал озабоченность состоянием здоровья Льва Давидовича, погоревав над тем, не потерять бы партии сразу обоих бойцов, и предложил, — как оказалось, за несколько дней до смерти Ленина! — отправить Троцкого с женой лечиться в Сухум.

Что такое ехать в Сухум во время диких январских морозов, используя проклинаемую всеми железную дорогу?! Это смерти подобно! Троцкий действительно температурил, уже не имел личного бронированного поезда, и рассчитывать на комфорт и прежние блага ему не приходилось. Герой Гражданской войны и создатель победоносной Красной армии рядовым пассажиром должен был отправиться в плачевное путешествие — с глаз долой. А доберётся ли живым до места, одному богу известно; Льва Давидовича грызла неведомая болячка, температура не спадала, но возразить Политбюро он не мог, вслед за Сталиным все дружно подняли руки, один Лазарь Каганович без сочувствия улыбнулся бедному еврею, но руку свою задрал выше остальных. Если раньше он тайно сочувствовал Троцкому, то пора эта давно канула, всякие отношения с ним он прекратил. Рука помощи тонущему вредна, она удлинит агонию, рассуждал Лазарь, нужен камень на шею, и он, не задумываясь, его накинул.

Не успел Троцкий с женой добраться до Сухума, как Сталин огорошил его телеграммой о смерти вождя, а когда тот в ответ выразил горячее желание ехать назад и присутствовать на похоронах, ему последовал изуверский ответ, что выезжать нет нужды, не успеет. Сталин врал заклятому врагу — если бы Троцкому было разрешено выехать, он успел бы — похороны Ленина состоялись позже объявленной Сталиным даты.

Сталин попросту запер врага в углу, опасаясь его присутствия на грандиозных похоронах, которые организовал, дабы поразить весь мир своей любовью к ушедшему навеки. И ведь кинокамеры действительно снимали слёзы на глазах железного Кобы, произносящего слова клятвы у гроба. Он сделал своё дело, прекрасно зная правило: кто хоронит вождя, тот занимает его место. Он сознавал и то, что, появись Троцкий возле гроба и скажи так, как он один умел говорить, не только равнодушные, но враги устроили бы ему овации, вознесли на руки и провозгласили бы своим идолом.

Троцкий прознал про коварную интригу Кобы спустя несколько дней, когда по радио началась трансляция похорон и загудели протяжными голосами тысячи заводов и фабрик, поездов и пароходов. Попискивали и в отрезанном от всего мира Сухуме. Потом уже, мучаясь на лежаке у моря, Лев понял, что салютовали не только умершему, но и утвердившемуся на троне новому вождю. Подводилась черта и под его собственной дальнейшей карьерой. Там, на пляже, он уже поджидал верных сталинских волкодавов, посланных нанести ему смертельную рану, но Коба дрогнул, он ещё опасался открыто покончить с раненым Львом. Он знал, что многие делали ставку на врага, а значит, верили ему.

И действительно, в Сухум полетели телеграммы с сочувствием, с соболезнованиями по случаю смерти Ленина. Крупская и та решилась, не испугавшись ненавистного ей грузина. Потеряв поддержку Ленина, товарища и соратника, она утратила всякую надежду на защиту от своры, возглавляемой Кобой, и теперь в Троцком видела политика, за которого могла уцепиться и спастись. Ей вдруг вспомнилось, как дружески похваливал Льва Давидовича Ильич, прочитав за месяц до своей смерти его бесценное письмо, которое в дальнейшем оказало большую услугу в борьбе с Кобой.

С той же целью Троцкому высказали сочувствие вечные оппозиционеры большевиков: Каменев и Зиновьев. С Каменевым, к которому попал текст утаённого Сталиным завещания Ленина, они придали его содержание гласности. Текст переписывался от руки, перепечатывался на пишущих машинках сотнями мятежных добровольцев и тайно распространялся прежде всего среди молодёжи. Те, в свою очередь, под видом листовок разбрасывали их на заводах и фабриках, в учебных заведениях. Известна древняя мудрость: ничто так быстро не становится явным, как тайное; ничто не желается так горячо, как запрещённое. Камень был брошен в воду и родил огромные волны.

Ищейки ГПУ сбились с ног, но бороться с этим было бесполезно. Загоревшись лёгким пламенем, борьба грозила полыхнуть настоящим пожаром. Текст завещания обсуждался уже на тысячах тайных собраниях, а ведь партии предстоял очередной съезд, и теперь уже никто не мог твёрдо сказать с уверенностью, устоит ли Генсек, как и чем всё закончится. Троцкий давал понять, что он готов открыто драться со Сталиным, хотя Сталин уже погнал его из военных министров, передав пост молодому Фрунзе.

Но вдруг Коба впервые дрогнул.

В письме Ленина съезду, получившем название «завещание», вождь ясно высказался, что Сталин не достоин возглавлять партию из-за грубости и других, несовместимых с должностью Генерального секретаря качеств характера, что следует избрать другого, но кого, чётко не обозначил, дав характеристики многим претендентам. Подразумевать можно было и Троцкого, и Кирова, и даже Фрунзе с Бухариным.

Сталин изменился. Его было не узнать. Практически он перестал выступать публично. Странникову однажды повезло, он сумел пробиться до Лазаря и прямо спросить его, что происходит, как действовать. Тот, дико захохотав, назвал «завещание» чудовищной провокацией, вражеской брехнёй и заявил, что партия найдёт достойный ответ вылазке противника. Вскоре из того же источника в окружном аппарате дошли слухи, что Сталин повёл себя совсем неадекватно и якобы высказался на Политбюро, что отказывается от полномочий Генсека, раз ему не доверяют и подозревают в грязных махинациях. В эти дни Странникову посчастливилось быть в столице, и вечером он отправился к Лазарю домой. Тот не выразил