«Значит, Странников всё же уехал… Что же случилось? — задумался Турин. — Дождусь Мейнца, расспрошу его сам».

И он, прислонившись к дереву, полез за папироской.

Ждать и томиться ему почти не пришлось, уставшие и наговорившиеся, делегаты потянулись в гостиницу. Не спешил уходить только Мейнц. Он устало обменялся несколькими фразами с таким же, как он, руководителем другой группы делегатов, искоса следя за уходящими, а затем, когда из виду скрылся последний, сухо распрощавшись с собеседником, развернулся и отправился к трамвайной остановке. «Что бы это значило? — удивился Турин. — К последнему трамваю намылился наш ответственный товарищ? Куда это его на ночь глядя понесло?»

Осторожно он двинулся следом, не переставая гадать: «Странников рассказывал о донжуанских проделках своего помощника, однако то было в гостинице. К кому же теперь отправился этот неугомонный?»

Желающих укатить трамваем набралось предостаточно. Предоставив Мейнцу возможность протиснуться вперёд, Турин незамеченным обосновался на задней площадке. Заворготделом проехал две или три остановки и начал пробиваться выходить. Народу вывалилось немало, но улица, на которой они оказались вдвоём, плохо освещалась, и Турину не составило труда незаметно следовать за торопящимся заворготделом. У выделявшегося размерами особняка с фонарём над входными дверьми Мейнц остановился, позвонил и неожиданно оглянулся. Спас Турина высокий тополь, за который он успел юркнуть. Между тем Мейнца в доме поджидали. Засветилось несколько окон, дверь распахнулась, и Турин чуть не ахнул от удивления: на пороге стояла Катерина Венокурова в легкомысленной прозрачной накидке, наброшенной на ночную сорочку.

— Припозднился сегодня, дорогой, — поцеловав заворготделом, она пропустила его вперёд.

— Столько вопросов, Катенька! Столько проблем! — юркнул тот внутрь дома, и дверь захлопнулась.

— Мать честна́я! — не верил своим глазам Турин. — Чего же это творится?

XI

После убийства Павлины, оставшись один на один с тайной её гибели, Странников перепугался не на шутку. Забросив заседания в комиссии по наводнению, за бутылкой водки и в объятиях Тамарки он искал забытьё и избавление от мучений, но покоя не обрёл. В пьяном бреду помнил, вроде розыскал его примчавшийся будто из Москвы Глазкин, вёл какие-то разговоры насчет гибели невесты, делился своими догадками, но он ничего не понимал из его заумных бредней, отмахивался от прокурора; тот наконец пропал, словно и не появлялся. Он винил во всем водку.

Здравая мысль, ещё державшаяся в его голове, тревожила возможностью глубокого запоя, тогда и родилась другая — вызвать в Саратов Турина: начальник губрозыска ему предан, несомненно, имеет знакомых среди местных ищеек, он поможет решить проблему.

Перепоручив приехавшему Турину заботы о причинах гибели невесты Глазкина, будто свалив тяжкий груз с плеч, Странников в тот же день напился, уснул на плече сердобольной подружки и проспал до самого утра. Очнувшись и вспомнив про поезд, про напрасно прождавшего его на вокзале Турина, он расстроился снова и, запохмелявшись уже надолго, отошёл от пьяного угара лишь на третьи сутки к ночи. Восстанавливаясь рассолом и примочками Тамарки, заснуть уже не смог. Глядя с ненавистью, как та беспечно захрапела, лишь отвернулась спиной, он вскочил на ноги, заметался по комнатам, не зажигая света в темноте и натыкаясь на мебель, пока не затих подле окна. Распахнув форточку и глотнув свежего воздуха, нашёл папиросы и не мог накуриться. Так и просидел до самого утра — его тревожила собственная судьба и ситуация, в которую он влип. Завистники и враги постараются разнести слухи и, конечно, извратят всё так, что худшего не придумать. Ладно бы брехали здесь, всё станет известно дома, но благодаря этой сволочи Венокуровой с её связями грязная молва быстро достигнет источников в верхах, а там и до высшего партийного эшелона докатится. Тогда ему несдобровать, да что там! Тогда ему просто не сносить головы!

Действовать следовало немедленно и решительно! Надо самому срочно ехать в Москву, падать в ножки помощнику Лазаря и решать проблему!

Поумнев от свалившихся забот, он продумал до мелочей все детали своего будто бы делового визита в столицу. Позвонив и доложив помощнику о своём скором приезде в Москве по хозяйственному вопросу, больше не заикнулся ни о чём. Напомнил, что едет из Саратова, поэтому без сувениров. Он не просился к Лазарю на приём, тем более — домой на ужин. Промолчав, пожелал удачи, стал прощаться, но помощник перебил его, сообщив, что Каганович на месте и сам желает с ним говорить.

Странников затаил дыхание. Лазарь, как обычно, прокашлялся и, не здороваясь, приказал немедленно выезжать к нему. Этого Странников, научившийся извлекать уроки из неудач и поражений, только и дожидался.

XII

Пропьянствовав и потеряв почти неделю, он теперь лихорадочно бросился навёрстывать упущенное.

Накупив ворох газет на вокзале и разместившись в вагоне, Странников заказал несколько стаканов чая, принялся за них. Интересовался передовицами и статейками с первых двух страниц. Вчитывался, пытаясь ухватить главное, снова и снова анализируя прочитанное, старался понять, что произошло нового в затянувшемся противостоянии двух партийных лидеров — Сталина и Троцкого. Он чуял недоброе, жгло от строчек газет накалом борьбы и бурей, готовой вот-вот разразиться.

Это ещё более расстраивало. Ночью сон его не свалил. Покачиваясь и трясясь на полке — машинист, видно, порядком запаздывая, гнал паровоз, не снижая скорости даже на перегонах, — Странников мучился, ворочался с боку на бок, невольно перемалывал заново всё, что ему было известно о нескончаемой сваре двух вождей, захватившей теперь уже всю партию без остатка.

Думать было о чём.

Отношения Кобы[25] и Бронштейна[26] не заладились сразу, антагонизм возник задолго до того, как эти два известных в партии человека встретились воочию и не подали друг другу рук. Обострились — после смерти Ленина. Разные ползли слухи: что Ленина угробили врачи — евреи и немцы, война с которыми была свежа в памяти. «Доверить такого великого человека фрицам! — шумели по базарам. — Когда ж видано было, чтобы вождя добровольно отдавали под нож лютому врагу? Не иначе измена! И кто же до такого мог додуматься?» Другие болтали, будто вождь сам принял яд, чтобы не мучиться от сильных головных болей, а яд будто выпросила для него Крупская, которая вовсе не жена, а подруга и прислуга, приставленная к больному вместо сиделки. Самому Сталину и передала просьбу Ильича секретной запиской, так как больного давно отстранили от дел, вывезли тайно из Кремля и держали до самой смерти в какой-то деревушке,