своей далекой жизни, тем больше она тосковала по своему режиссеру.

Когда пролетели, проползли, прохромали эти семь лет, Осипчука пожалели и выпустили умирать на полгода раньше срока.

Он появился в их коммуналке худой, измученный приступами язвы, злой, желчный и живой.

Жить ему было негде. Зоя Ипполитовна немедленно придумала очередную подружку и уехала куда-то на месяц.

Как трудно было находить друг друга. Чтобы квартира не бухтела, они сходили расписаться в районный загс.

Зоя Ипполитовна случайно появилась в этот день и немедленно организовала праздничный обед. Испекла большой пирог, нарезала аккуратными кусочками и угостила всю коммуналку. Осипчук был легализован.

Но Зое больше некуда было деться, и они как смогли организовали жизнь на одиннадцати метрах. Теперь Оля и Осипчук спали на родительской кровати, а мама расположилась на раскладушке. Перед сном она уходила на кухню пить чай и сидела там, отдыхая и судача с наиболее симпатичной соседкой о ценах в магазине. Потом сидела одна – квартира спала, сидела на высокой длинной лавке возле целого ряда газовых плит. Многие годы на этой лавке стирали белье, и пена пропитала ее насквозь, поэтому она всегда казалась мокрой.

Она вспомнила, как единственный раз в жизни она пришла совершенно пьяная домой после первого свидания с Мироном Ивановичем. Дворянская мама ловко двинула ей по физиономии и велела сидеть на лавке до утра и думать о своей жизни.

И вот она опять сидит и опять думает. Хотя думать совершенно не о чем. На внуков надежд не было.

* * *

Осипчук занялся детской самодеятельностью в районном Доме пионеров. Капали крошечные деньги. Плюс мамина пенсия. Плюс Олина зарплата. Жить можно.

Воздух густел от невыносимости. Казалось, вот-вот все взорвется. Однажды Оле на работе предложили абонемент на Московский кинофестиваль. И они решили ходить по очереди, а потом рассказывать друг другу содержание. Непонятно, что смотрел Николай Алексеевич, но рассказывал он так интересно, что Оля и Зоя не верили, что такое бывает. Им же попадались фильмы стран народной демократии – пресные, или индийские – сочные, но глупые.

Голоса слушали уже открыто – слышимость была ужасная, глушили ужасно, но все же можно было уловить клочки правды.

Мама и Николай Алексеевич умерли друг за другом на самой заре горбачевской перестройки.

* * *

– Держи его, держи! – раздались крики.

В сторону Оли бежал перепуганный воришка, прижимая к груди дамскую сумочку.

Оля автоматически включилась в погоню и ловко подставила подножку – воришка упал, сумка отлетела в сторону.

Дамочка схватила сумочку и рванула было к метро – она спешила. Но милиционер этого не допустил – одной рукой он держал вора, другой Олю, а свистком во рту свистел на пострадавшую. Никакие увещевания не помогли. Подоспевшие помощники подхватили женщин, а главный победитель повел к машине вора.

Очутившись внутри, Оля ощутила присутствие Осипчука – именно в такую машину его когда-то запихивали, как волейбольный мяч. Сейчас то же самое сделали с воришкой – в заднем ряду за решеткой. Женщины сидели свободно. Потерпевшая возмущалась. Оле было все равно – она шла с работы, а дома ее никто не ждал.

В милиции ей тоже было интересно. В ожидании разбирательства она читала плакаты. Потерпевшая дважды пыталась убежать, заявляя, что ей надо забрать дочку из детского сада. Но милиция не спешила.

– Интересно? – спросил Олю проходивший по коридору человек в штатском.

«Наверное, следователь», – решила Оля и ответила вполне искренне:

– Очень!

На несчастного воришку навешивали все нераскрытые преступления месяца. Парень сникал на глазах. Потерпевшая откровенно буянила и требовала начальства.

Опять появился тот самый в штатском. Оля залюбовалась – именно такого играл артист Мартынюк в телесериале «Дело ведут знатоки»: спокойный, ироничный, внимательный. Коленьке бы такого – может, и не мотал бы семь лет черт знает где.

Потерпевшая подмахнула все, что ей принесли на подпись, потом дали на подпись свидетельнице, то есть Кривоносовой. Оля собралась было подписать, но вдруг увидела длинный список похищенного, что даже при желании не могло бы поместиться в небольшой дамской сумочке.

– Что это? – спросила Оля.

– Что что? – уточнил «Мартынюк».

– Но это подтасовка, как может в сумке поместиться телевизор?

– Действительно, – согласился «Мартынюк», – вы подпишите, а мы разберемся.

– Ты что, с ума сошла? – закричала пострадавшая, которую не выпускали из кабинета, – подписывай и вали отсюда, а то они и тебя посадят, если не подпишешь.

– Это правда? – Оля посмотрела в честные теплые восхищенные глаза следователя. – То, что она говорит?

– Конечно, нет, – ласково ответил тот и спросил: – Кривоносова, а вы кто по профессии?

Оля соврала, не сморгнув:

– Журналист одной литературной газеты.

Следователь неожиданно порвал протокол и голосом Броневого в роли Мюллера произнес:

– Освободите их всех!

Воришка смылся сразу – очевидно, побежал искать другую жертву. Потерпевшая рванула к метро.

Оля задумчиво шла по бульвару. Очень ей понравился этот «Мартынюк». Что-то в нем было настоящее, мужское, жесткое, но крепкое. Такие ей в жизни не попадались.

Впрочем, может, он просто банально струсил – перестройка начиналась, журналисты были в чести, чуть что – статья или даже подвал, а то и разворот в литгазете.

* * *

Неожиданно Оле предложили бесплатную путевку в зимний санаторий. Она не стала кочевряжиться, взяла и поехала в скучный Алексин в самую скучную пору года – февраль. Ей было все равно.

В номерах стоял дикий холод. В остальном – терпимо, Оля была неприхотлива в еде. Пошла в кинозал посмотреть «Эммануэль». «Почему нет, – подумала, – ну эротика, посмотрю хотя бы в кино».

В кресле уютно угнездилась в настоящей теплой дубленке, которую дала напрокат подружка по работе. Надышала себе тепло. И приготовилась к порнухе. Зальчик был полупустой. Поэтому когда возле нее на свободное место сел какой-то мужчина, ей это очень не понравилось – неловко же смотреть рядом с каким-то чужим, как трахаются на экране. Собственно, с Николаем Алексеевичем она бы тоже не стала. С мамой тоже. Да ни с кем – хочу сидеть и балдеть одна. Она встала, разглядывая, куда бы пересесть, но поняла, что свободных мест уже нет. Жесткая рука придержала ее, понукая сесть. И она села, все больше прячась внутрь своего укрытия.

Пошла божественная мелодия, собственно, ради которой Оля пришла на фильм. Она почти не смотрела, догадываясь, что там происходит ужас.

Неожиданно в окошко, образованное лацканами дубленки заглянуло чье-то лицо:

– Дышите?

– Дышу.

– Ну дышите.

Постепенно Оля стала выглядывать из своего окошка и даже чуть успокоилась – не так страшно было на экране. В зале стояла полная тишина. Сосед рядом смотрел тоже молча.

Фильм закончился, и Оля стала ждать, когда все выйдут, но сосед рядом не двигался. Он тоже ждал. Оля поняла, что ждать нечего, и стала выбираться из ряда, буквально перелезая через колени соседа.

Он ее придержал и спросил:

– Кривоносова?

– Криворотова, – буркнула Оля.

– Ольга Мироновна, не надо так шутить. Я же знаю,