встречаться с другими девчонками. Марта оказалась права: ты был бабником. Надо было ее послушать. Но ты же меня любил? Я в этом не сомневаюсь. Однако теперь, когда мне открылось твое истинное лицо, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. За два месяца с тех пор, как мы перестали встречаться, ты сменил уже трех девчонок! Ты очень хороший парень, но бабник, ужасный бабник…

У наших отношений просто не было будущего.

Попытки наладить новую жизнь и найти себя поглотили меня целиком, и я почти не виделась со старыми друзьями из чешской школы в Уэльсе, особенно первые два года. Потом Гонза устроил мини-встречу в Праге, и я поняла, что мы все в одинаковом положении и всем очень трудно. Большинство моих бывших одноклассников до сих пор чувствовали себя потерянными. Мы с ностальгией вспоминали школьные дни, когда были полны надежд. Как же мы были юны и наивны, думали мы, вспоминая прошлое. Тогда мы еще не понимали, что холмы Уэльса крепко нас сплотили.

Радость от встречи со старыми друзьями отчасти компенсировала холодность и даже враждебность, с которыми я сталкивалась в новой школе в Праге. Зимой 1947 года я снова открыла дневник и излила на его страницы свое возмущение.

Сегодня я окончательно разочаровалась в человечестве. До возвращения в Чехословакию я была настоящей идеалисткой, но, увы, за недолгое время на родине полностью излечилась. Именно школа, «юности верная спутница», окончательно развеяла мое убеждение, что мир не так уж плох и населен по большей части добрыми людьми.

Мне часто говорили, что школьные годы – самое счастливое время и школа учит жизни, внушает правильные моральные ориентиры и цели. Все это чистая правда, если речь идет о моей британской школе! В ней я действительно провела лучшие годы своей жизни. Там все друг другу помогали и относились с неизменным уважением. Я вспоминаю эту школу с улыбкой и тоской, ведь те дни утеряны безвозвратно…

Что до моей школы в Праге, та отняла у меня веру в справедливость. Почему именно ко мне придираются учителя, почему именно меня часто выбирают на роль козла отпущения? Почему мне ставят плохие оценки, хотя я знаю, что не делала ошибок? Однажды я набралась храбрости и спросила – почему? Но в ответ получила резкое «потому что мне так захотелось!» Эта короткая бессмысленная фраза начисто лишила меня желания спорить. Сегодня ко мне снова несправедливо отнесся учитель, которого я прежде уважала и в которого верила, от этого больно вдвойне. Очередное разочарование и еще один пример того, как трудно тут добиться правды и справедливости…

Летом 1947 года я с огромным облегчением закончила школу и поступила в Карлов университет в Праге. К тому времени политическая обстановка в стране начала меняться, и я обнаружила, что мои прозападные настроения – еще худшее клеймо, чем принадлежность к еврейскому народу. Но я не ввязывалась в политику. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое и я могла спокойно строить свою жизнь.

Я обманывала себя, что устроилась на новом месте, что могу быть счастливой, но однажды в Челаковице мой новый парень повернулся ко мне и почти в шутку произнес:

– Слышала, как меня теперь называют? – Я покачала головой, и он ответил: – Любитель евреев.

После такого я разочаровалась даже в своем родном городе.

Через некоторое время мы поехали кататься на лодке с Юлой, которого я видела всего раз с нашего возвращения из Уэльса. Капитан колесного парохода оказался веселым и разговорчивым малым. Он почему-то выбрал нас из всей толпы, достал бутылку вина и предложил с ним выпить. Вскоре он погрузился в воспоминания о войне и оккупации.

– Чертовы немцы, – недовольно буркнул он. – Только одна от них была польза – что очистили страну от евреев. Жаль, что они не закончили работу и не убили всех этих тварей. Хороший еврей – мертвый еврей, знаете поговорку? – презрительно рассмеялся он.

А нам было не до смеха. Я стояла, окаменев, и смотрела на Юлу. В его глазах отразилась моя боль. Он сжал мою руку и молча велел мне ничего не отвечать. Я проглотила гневные слова, уже вертевшиеся на языке, и повернулась спиной к капитану, который все еще смеялся над своей «шуткой».

В тот момент я наконец решилась. Ева в каждом письме умоляла меня приехать к ней. И я решила вернуться в Англию. Я знала, что антисемитизм есть и там – он есть везде, до сих пор, – но мне казалось, что где угодно снести его будет легче, чем в моей родной, по-прежнему любимой стране.

Хотя я все решила, мысль об отъезде меня не радовала. Особенно не хотелось расставаться с тетей Бертой. Я боялась сказать ей о своем решении, но оказалось, что зря: она не только меня поняла, но и стала настаивать, чтобы я уехала.

– Ты же помнишь, что я умоляла тебя остаться в Англии и вовсе не возвращаться домой? – ответила она. – Я никогда не сомневалась, что там тебе будет лучше, чем здесь. А теперь ты сама убедилась, что я была права. Но ничего, тебе просто надо было научиться на своих ошибках, а за меня не переживай. Я прожила жизнь, а твоя еще впереди. К тому же, возможно, однажды я приеду к вам с Евой.

Я также грустила, что придется расстаться с Рихардом, моим нынешним парнем. Тот увлекался горным туризмом и был сильным, молчаливым и угрюмым – как сами горы. Он научил меня основам скалолазания и всегда говорил, что надо слушать рассудок, а не сердце. Его безжалостная логика помогла мне не отступиться от своего решения. Однако прощание с ним и тетей стало для меня настоящим испытанием.

30 января 1949 года

Думаю о последних днях в Праге, о том, как быстро они пролетели – слишком быстро. Настал последний вечер…

Пришли Мила с Карелом, посидели и ушли, а в полночь легла спать тетя Берта. Мы с Рихардом остались сидеть на кухне у печки с полупустой бутылкой вишневой наливки и бутербродами. Часы бежали неумолимо быстро, сокращая последние моменты счастья в его объятиях. Я проклинала абсурдную реальность, которая всего через несколько часов разлучит нас, возможно, навсегда. Но стрелки часов, за которыми я с тревогой следила, двигались вперед в безжалостной тишине.

Потом настало утро, я поехала на вокзал, где уже ждали друзья, которые пришли попрощаться. Раздался свисток, и остался только Рихард, сильный и несгибаемый, как всегда. В его глазах читалось все, что он не сказал. Наши взгляды говорили друг другу то, что невозможно было высказать словами. В моем было отчаяние, надежда, любовь и преданность, а его взгляд умолял меня быть сильной и