Искренне пожелав бедолаге счастливой жизни, Вавила бесшумноперелез через стену и, повисев на руках, рухнул в сугроб, не причинив себе нималого урону. Огляделся, обошел часовню, близ которой высадился на землюобетованную, – все тихо. Через мгновение на стене возникла черная фигура. Этобыл князь. Вавила дал знак – князь легко приземлился рядом. Подъем Савкинесколько замедлился, ибо княжеский камердинер был обременен каким-то пухлымузлом, с которым никак не желал расстаться, и на все сердитые вопросы отвечалодно: «Сгодится, вот увидите!» Князь Федор вообще не был уверен, стоило либрать с собою Савку: чем меньше народу будет шататься по крепости, тем лучше,но Савка просто-таки вцепился в него: «Да хоть за дверью постою, покараулю,знак подам, если что не так! Сгожусь, вот увидите!» Пришлось сдаться. Впрочем,верный слуга еще ни разу не подвел князя, напротив – иногда поражал егоизощренным воображением. Оставалось надеяться, что Савка и впрямь сгодится.

Ну, слава богу, все они наконец-то выбрались изспасительного сугроба, вытащили из забора крюк и зарыли его в снег: дожидатьсясвоего часа. Ведь к утру предстояло выбираться из Раненбурга, а это могло статьеще той задачкою! Впрочем, князь Федор пока об этом старался не думать: хлопоти без того довольно.

Совсем рядом виднелись очертания часовенки. Путь Вавилетеперь лежал туда: завесить окна, все приготовить. Но он медлил; не обращаявнимания на секущий снег, вглядывался в лицо князя:

– Может, я все-таки сам ее приведу, а? Вам бы лучше здесьждать, в безопасности…

Князь резко, сердито мотнул головой. Ну какой разговор?! Этобыл замысел Вавилы: мол, князь Федор схоронится в часовенке, а поп прокрадетсяв комнату Марьи Александровны и под каким-нибудь предлогом, украдкою, приведетее. Савке, который пуще всего пекся о господской безопасности, предложение сиепоказалось заманчивым, однако князь Федор отказался наотрез. Все, хватитобманов и уловок в его с Машей жизни! Он должен задать ей вопрос и получить нанего ответ, должен всякое ее решение принять в лицо, даже если это убьет его.

Примерно так он объяснил свой отказ Вавиле, и тот воззрилсяна него с суеверным ужасом:

– Это что ж… выходит, ежели она не согласится, то мы попустувсе наши приключения затеваем? Может статься, ни с чем придется уйти?!

– Может статься, – негромко проговорил князь, и что-то такоеуглядел Вавила в его непроницаемом лице, от чего прикусил язык. А теперь вновьзавел тревожные речи, столь болезненные для сердца князя Федора, ибо кудабольше, чем собак, солдат и Пырского, вместе взятых, он боялся увидетьненависть в глазах любимой и услышать этот срывающийся шепот, от которого нераз просыпался и не мог больше уснуть: «Подите прочь! Прочь от меня подите!..»

Почувствовав, как вмиг закручинился князь, Савка украдкоюпоказал Вавиле кулак и осторожно потянул барина за рукав:

– Да не слушайте вы его, ваше сиятельство! Пойдемте, мешкатьне след.

Князь Федор молча двинулся за ним, а Вавила, тяжеловздохнув, проскользнул в пахнущую ладаном тьму часовни.

* * *

По расспросным сведениям и благодаря Вавилиной разведкеночные гости вполне ориентировались в доме, куда прибыли незванны-нежданны.Входная дверь на ночь запиралась изнутри, однако Вавила исхитрился расколупатьзамазанное на зиму окошко в малой кухоньке, так что забраться в дом удалось безпомех. Едва шагнув в коридор, князь Федор понял, что слухи о многочисленнойохране опального светлейшего и его семейства ничуть не преувеличены: храп,который несся по коридорам, издавали не менее двадцати стражников! «Интересно,узникам удается хотя бы вздремнуть под такой грохот?» – подумал он ссочувствием, теперь уже с меньшей опаскою ступая по скрипучим половицам: храппоглощал все звуки.

Они миновали двух часовых внизу и наверху лестницы (обапредавались сну так самозабвенно, что, пожалуй, не проснулись бы, даже если быдосужий шутник подергал их за усы!) и поднялись на второй этаж, где были жилыекомнаты. Здесь, словно из уважения к покою заключенных, подобралась команда нестоль громогласных храпунов, однако же и этого хватило, чтобы таинственныегости незаметно прокрались по коридору и нашли шестую от лестницы дверь, закоторой располагалась комната старшей дочери Меншикова.

Савка, прошелестев: «Покараулю!» – канул в густую тень подстеною – словно и не было его.

Князь Федор взялся за ручку двери и постоял так, набираясьхрабрости. Он не думал об этом, но всем существом своим определенно знал: еслиМария сейчас его отвергнет, ничего ему более не останется, как открыть свойпотайной ларчик, о котором не знал даже вездесущий Савка, и откупорить малуюстекляницу с тяжелой, маслянистой, ядовито-зеленой жидкостью, слабо пахнущеймятою. И, в отличие от злополучного Александра Данилыча, коего князь обрек намедленное умирание, жизнь его будет прервана мгновенно, как если бы там, взаоблачных высях, в обиталище богов, чья-то твердая рука в один взмахперерезала острым лезвием туго натянутую нить.

Наверное, он слишком долго стоял, потому что Савка, на мигявившись из тени, довольно-таки непочтительно ткнул его в плечо.

Князь Федор рванул дверь – узникам запрещали запираться – ишагнул вперед.

В первое мгновение он ничего не видел перед собой: разноцветныеискры мелькали перед глазами, а потом сквозь звон крови в ушах долетел слабыйше-пот – и взор прояснился.

– Матушка Пресвятая Богородица, Царица небесная…

Он огляделся.

Лампадка едва теплится под образами. Тоненькая фигурка, вбелой рубахе, с шалью на плечах, стоит на коленях, кладет поклон за поклоном ивсе шепчет, шепчет одно и то же:

– Пресвятая Богородица… Царица небесная… – словноуговаривает.

Князь Федор замер, не в силах дышать, не то что говорить. Онтак и знал, что Маша еще не спит – не может спать в эту ночь, которая будетзначить для них так много… будет ждать неведомо кого. И она ждала!

От усердных поклонов длинная коса соскользнула с узкойдевичьей спины, стукнула об пол.

Князь Федор, словно очнувшись, перевел дыхание… услышав еговздох, девушка на полу обернулась, глянула через плечо – и резко выпрямилась,крикнув шепотом:

– Бахтияр!

У князя Федора подкосились ноги.

Отпрянул, упал бы на месте, да наткнулся на закрывшуюсядверь. Бежал бы прочь сломя голову, оскорбленный, униженный, да не могобессиленной рукой нашарить засов.