– Сказывал, как не сказывать! – охотно ответил поп. – Унего, у Бахтияра, мол, на примете красавица есть, которой мало что он неровня –еще и по вере чужой. Тут Пырский засмеялся и говорит: креститься, мол, нужнонепременно, и поскорее, а что до прочего, то погоди, Бахтияр, ежели дело такдальше пойдет, как мне из Петербурга пишут, то скоро не ты ей – она тебенеровня будет! Ты, говорит, терпи, терпи, упадет тебе в руки красна девица, какналивное яблочко! – Вавила хохотнул – и умолк, словно подавился, увидав, какСавка обморочно закатил глаза.

«Ну что я опять такого сказал?!» – подумал злосчастный рыжийпоп. Ничего вроде такого и не сказал, отчего князь мог бы побледнеть, словносмертельно раненный. Но ведь побледнел же! И Савка гримасничает, словнозаморский обезьян…

– Так, – тихим, но твердым голосом проговорил князь. – Чемдело-то кончилось?

– Чем-чем, – буркнул Вавила. – Согласился я крестить его,конечное дело.

– Что?! Ах ты, преда… – взвился было Савка, но князь так нанего глянул, что слуга вмиг вспомнил свое место и от стыда ушел подальше, всамый темный угол, сел там прямо на пол и зацепил зубами краешек рукава, чтобыуж больше слова невпопад не молвить.

Отец Вавила струхнул малость, но когда князь обратил к немувзор, к изумлению своему, увидел в его глазах усмешку:

– Согласился? Это хорошо. И когда?

– Через три дня, – трижды пристукнул по столу Вавила. – Несчитая, конечно, сегодняшнего. Бахтияр желал, чтобы крестным отцом его был самПырский, а тот не может оставить гарнизон ни на день, не имеет такого права. Нуи порешили: часовню отмоют, отчистят, я завтра же туда утварь церковную, свечи,пелены и образа привезу и окрестим, стало быть, черкеса поутру.

– Но следует, вроде, говеть неделю… – заикнулся князь Федор.

– Перебьется, черномазый! – красуясь провозгласил рыжий поп.– Перетопчется!

– И я так думаю, – согласился князь. – Значит, что? Завтра –и ночь, послезавтра – и ночь, послепослезавтра, потом ночь, потом крестины. Всеясно. Поступим так. Скажи Пырскому, что послезавтра отслужишь вечерню в часовнепервый раз. Это нужно, чтобы наутро им не казался странным запах свечей иладана. Этой ночью ты нас обвенчаешь с Марьей Александровной. Потом будет ещедень… А на третью ночь в твоем доме при церкви случится пожар – и царствонебесное отцу Вавиле!

– Царство небесное! – дрожащим голосом повторил поп, бледнеятак, что его веснушки сделались красными. – А поверят?

– Поверят, куда денутся! – успокаивающе кивнул князь. –Косточки найдут на пожарище… Да не твои, не бойся! – сердито прикрикнул он. –Медвежьи. Они схожи с человечьими. Мои охотнички, деревенские, давеча завалилишатуна – я у них тушу купил. Уже и сало натопили, и шкуру выделывают, и мяса насолили.А кости Савка схоронил в потайном месте, как потребуется – выроет. И тогда, наутро четвертого дня, некому будет Бахтияра крестить! Поп исчезнет бесследно, ата, к которой он обратил свои нечестивые помыслы… станет моей женой!

Голос его зазвенел торжеством.

– Аминь! – воодушевленно отозвался отец Вавила, а Савкатрижды сплюнул через левое плечо.

* * *

Метель началась как по заказу, вернее, по молитве, ибо о нейвтихомолку молились все трое. Коней оставили в охотничьем балагане – стоялтакой не более чем в четверти версты от крепости. Была опасность заплутаться вчерно-белой мгле, но князь Федор свято верил в удачу – и она не обманула:вскоре перед ними выросли заиндевелые стены.

Савка проворно раскутал один из мешков, коими снабдился вдорогу. В мешке оказалась веревка, а к ней крепился настоящий абордажный крюк.Этот крюк Федор зачем-то купил в Париже, на блошином рынке, испытывая при этомстранное волнение. Может быть, он уже тогда предчувствовал, что этот крюксыграет свою роль в его судьбе? Впрочем, орудие сие подверглось некоторомуизменению. Для надежности к нему были прикованы еще два навостренных крюка,поменьше, так что все вместе теперь напоминало когтистую лапу какого-тоневедомого зверя.

– Бросай!

Савка, неделю набивавший руку, изодравший до щелей весьзабор вокруг огорода (поскольку дело делалось ночью, утром по селу расползалисьслухи, что дьяволы снова точили когти об ограду барской усадьбы), перекрестилсяи, сноровисто раскрутив крюк над головой, махнул им над высокой раненбургскойоградою. Глухой стук почудился громом, хотя умом князь Федор понимал, что егоне мог никто услышать… если кто-то не стоял рядом. Мгновение они, затаивдыхание, слушали, не закричат, не засвистят ли, но нет, ничего, только посвистметельный. Савка с силой дернул веревку – она натянулась как струна. Дляверности со всей своей медвежьей силы рванул и Вавила – слава богу, крючьяпрочно засели в промерзшем дереве, можно было взбираться.

Первым предстояло лезть Вавиле: его зеленые глаза видели втемноте, словно кошачьи. Поплевав на тонкие вязаные рукавицы, он схватился заверевку, упираясь ногами в стену, и по-медвежьи тяжело, но проворно одолелподъем и взгромоздился на стену. Посидел пригнувшись, вглядываясь в ночную муть,потом тихонько посвистел – и так резко отпрянул, что чуть не свалился со стены,а до его сотоварищей долетело глухое, утробное ворчанье, которое грозиловот-вот перейти в громогласный лай.

Князь Федор особо интересовался, есть ли в крепости собаки,и Вавила, проведя тщательную разведку, выяснил, что имеется один только пес,принадлежащий Пырскому, злой, как и его хозяин (солдаты втихомолку даже икликали его Степашкою, по имени капитана), всегда мучимый плотским голодом, ибоиз крепости его не выпускали, а другой собачки здесь не было. ХитроумныйВавила, для коего воздержание всегда было самым тяжелым испытанием, придумал,как обезопасить себя со товарищи – и порадовать проголодавшегося по женскойласке страдальца. По его знаку Савка привязал к веревке теплый, тихонькоповизгивающий мешок. Вавила проворно поднял груз на стену, развязал – и вынулхорошенькую сучку, испытывавшую те же страдания, что и Степашка, ибо у нее былатечка. Перевесившись как можно ниже, Вавила осторожно опустил ее со стены – иедва успел различить две тени, метнувшиеся друг к другу, как их скрыла мгла.Опасности с этой стороны можно было не опасаться. Когда сучку утром обнаружат,подумают, что она украдкой проскользнула под колесами телеги, везущей провиантдля гарнизона. Может, и оставят ее для Степашкиных утех…