– У-у-у… – прогудел отец Вавила, пытаясь повторить роковоеслово, а рука его в это время воровато скользнула к огромному ножу, лежащему настоле.

– Не бойся, – хохотнул князь Федор. – Я не имел в виду, чтоты будешь похоронен на семейном кладбище, хотя лет этак через полста такоеможет статься. Но пораскинь мозгами… кстати, ты считать умеешь?

– До трех, – угрюмо буркнул Вавила.

– Больше и не требуется. Итак, задачка на сложение. Имеетсяу нас отец Вавила, состоящий из двух слагаемых: Владимира Луцкого и СеменаУварова. Прикинь, кто останется, если исчезнут и отец Вавила, и Семен Уваров?

– В-в-в… – проблеял рыжий поп, и на сей раз можно былопонять, что сие означает «Владимир».

– Ну, понял? – терпеливо спросил Федор.

– Понял, – осторожно прошептал злополучный питомец Лихудов.– Понял, ей-богу, понял! Я просто-напросто сбегу, исчезну – и явлюсь к батюшкепод своим именем. Теперь-то он меня не выгонит, теперь-то ему нужен наследник.Луцкое достанется мне!

Он выскочил из-за стола и пошел по комнате вприсядку, но насередине сбился и кинулся было припасть к князевой ручке, однако что-то в егоулыбке остановило Вавилу:

– Так? Не так?

– Не совсем так, – осторожно ответил князь Фе-дор. – Если тысбежишь, тебя начнут искать. И рано или поздно кто-то вспомнит, что именно втех местах, откуда родом Семен Уваров, в святом постриге отец Вавила, объявилсяего двойник. Все ясно! Сбежал, скрылся на родине под вымышленным именем! И… ивсе, поминай как звали, молодой граф Владимир! Еще и отца притянут за обман церкви.Ох, разойдется Синод!.. Ну, ты представляешь. А вот если непутевый отец Вавилачерез некоторое время помрет и будет похоронен, в той же могилке навекиупокоится и Семен Уваров. А ты сбреешь бороду и поедешь к отцу – вступать вовладение хозяйством. Так?

– Так! Так! – взревел отец Вавила, восторженно воздев руки.– Vivat maecenatum caritas! [42] – И тут некая трезвая мысль пробилась сквозьопьянение картинами грядущего: – Вы говорили… вы сказать изволили, мол, дваусловия, да? Первое, стало быть, мне понятно, я его принимаю с охотою. А…второе? Второе каково?

Он глядел с опаскою, но лицо его озарилось облегченнойулыбкою после слов князя Федора:

– Прежде чем проститься с саном и жизнью, отец Вавила долженбудет меня обвенчать.

– Милое дело! – возопил рыжий. – Да это же благолепие! Сиемне будет в радость вящую! Это же проще простого!

Он был так умилен, пребывал в таком откровенном восторге,лицо его сияло такой радостной готовностью услужить своему maecenatum, он такчасто повторял: «Да это мы раз-два и готово!», что князь Федор пожалел егоразочаровать и решил пока промолчать о подробностях, чтоб до поры до времени ненапугать своего нового сообщника.

– Постой! – Савка, чудилось, выскочивший из стены, проворнопоймал за рукав Вавилу, торопливо идущего по коридору. – Умерь-ка прыть! Спервамне скажи: видел?

– Кого? – сделал невинным свое конопатое лицо Вавила, ноСавка так на него зыркнул, что поп сдался: – Глаза мои при мне пока что. Видел!

– Ну, и какова? – не отставал Савка.

– Красота! – восторженно повел носом Вавила. – Лепотанесказанная, неописуемая! Всех притишает, все усмиряет. Уж на что Пырский буяни дубина, а и тот при ней тише воды ниже травы. Она б его на поводке водила,когда б охота приспела. Но для нее словно и нет ничего вокруг. Вот только оченьуж бледная. И такая грустная! Глаза, чудится, вот-вот слезами зальются. И еще…еще… – Отец Вавила напрягся, пытаясь выразить те смутные опасения, которыевозникли у него при виде прекрасного и печального лица Марии Меншиковой. –Задумчивая она чересчур, отрешенная, словно что-то тяжкое замыслила. Мнитсямне, жизнь ей не мила. Как бы руки на себя не наложила! – выпалил отец Вавила –и отшатнулся от Савкина сухого, но крепкого кулачка, вдруг возникшего прямоперед его лицом. – Да ты что, сын мой?!

– А вот что, отче, – внушительно приблизил кулак Савка. –Про это – про это! – ты ему не сказывай. Ни-ни! Скажи, мол, задумчивая – иладно. Главное, что красивая. На это напирай. А про печаль-тоску, про мыслинехорошие…

– Про это я уже слышал, так что уйми свою инквизиторскуюцензуру, Савка, – перебил спокойный го-лос князя, и его высокая фигурапоявилась на пороге комнаты.

Савка мысленно стукнул себя кулаком по лбу. Эх, недоглядел…дверь-то, знать, была приотворена!

– Что дальше, Вавила? – спросил князь. – Поладили с Пырским?

– Поладили, как не поладить! Ох, доит, ох, и доит онсветлейшего! – схватился Вавила за голову. – Золотые часы, табакерка, перстни,отрезы золотой парчи… Ну не счесть, не счесть! Охране тоже перепадает. Да этоладно, тут вот какая была закавыка: в часовенке служить давно никому неприходилось, там все паутиной поросло, пыль, грязь. Меня Пырский сперва в штыкипринял: мол, ничего не станется, ежели я светлейшего князя на богомолье свожу сохраною в полсотни пеших и конных солдат…

Он примолк, заметив, как молниеносно переглянулись князьФедор с Савкою, затем оба враз безнадежно покачали головами: полсотни солдат –это чересчур, и даже если удастся каким-то немыслимым образом вырвать Мариюиз-под охраны, далеко от погони не уйти. Князь кивнул Вавиле, и тот продолжил:

– Однако светлейший тяжко болен. Лежит лежмя. Супруга егоженщина хрупкая, все ее силы на хлопоты о нем уходят. Это и сам Пырскийпонимает, что лучше бы им с места не трогаться. Да и безопаснее оно… И вот,пока мы судили да рядили, пришел к Пырскому один человек из свиты господской…как к себе домой пришел! Они, как я понял, крепко задружили, Пырский и этотчеркес.

– Черкес? – свистящим шепотом перебил князь. – Бахтияр, чтоли?

– Он самый, – подтвердил Вавила, недоумевая, почему у князяФедора вдруг сел голос. – Пришел, стало быть, расселся, вел себя вольно, болтал– и до того доболтался, что брякнул: мол, креститься хочу!

– Черкес?! Магометан? – вытаращил глаза Савка. – Ни в жизньне поверю, он же обрезанный! Что, молитвами это место себе нарастит?

– А он не сказывал, с чего это вдруг подался измагометанства в православие? – спросил князь как бы из праздного любопытства, иего деланное спокойствие обмануло отца Вавилу.