Ил. 103. Марсий. Римская копия из группы Мирона «Афина и Марсий». Мрамор. Ватикан, Григорианский Светский музей

Марсий, найдя свирель, которую бросила Афина вследствие того, что игра на ней искажала ее лицо, отважился состязаться с Аполлоном в мусическом искусстве. После того как они договорились, что победитель сможет сделать с побежденным все, что захочет, началось состязание. Аполлон стал играть на перевернутой кифаре, после чего потребовал, чтобы Марсий сделал то же. Когда же тот не смог этого сделать, Аполлон, признанный победителем, подвесил Марсия на высокой сосне и убил, содрав с него кожу, —

читаем у Аполлодора[296].

Мирон представил начало этой жуткой истории, ухитрившись построить внятный рассказ благодаря тому, что Афина и Марсий смотрят на авлос — вещицу настолько незаметную, что, глядя на реконструкцию, составленную из отдельных фигур без авлоса, нетрудно, даже не зная мифа, догадаться, чтó, в принципе, происходит. Афина, юная и элегантная, без устрашающей Эгиды, готова уйти, бросив взгляд на нечто такое, что вводит Марсия в величайшее возбуждение. Поменяем фигуры местами — группа перестает существовать как целое. Перевернем группу зеркально — Афина превращается в случайного свидетеля странного поведения Марсия. Они должны быть расположены именно так, как у Мирона, — и тогда Афина становится невольной виновницей происшествия.

Но главное действующее лицо — Марсий, не ведающий о своей грядущей участи. Внезапность находки им флейты показана так убедительно, что я готов утверждать, что позади Марсия надо вообразить чащу, а перед ним лужайку.

Глядя на Марсия, понимаешь, что находка настолько им овладевает, что не схватить ее он не сможет. Но попробуем представить его без Афины, каким он (я имею в виду римскую мраморную копию) многие сотни лет существовал, пока ученые не распознали в нем персонаж группы Мирона. В таком варианте смысл его поведения становится столь неясным, что не следует удивляться обычным реставрациям этой фигуры как сатира, танцующего с кастаньетами-кроталами[297].

Афина — божество высшее, Марсий — низшее. Иерархический диссонанс Мирон использует, показывая принципиальное различие между разумным поведением и инстинктивным действием, между человеческой нормой и аномалией, которой отличается от человека существо, соединяющее в себе антропную и животную природу. Отсутствие Афины разрушало эти оппозиции, что и привело реставраторов к ошибочному возвышению Марсия, который оказывался у них способен к вольному артистическому самовыражению. Противоположность Афины и Марсия многогранна: юность и старость; феминное и мужественное; нежность и грубость; одетое и обнаженное тело; человеческое и животное; самообладание и аффективный сумбур.

Последнее особенно важно. Поза Марсия выражает столкновение трех сил. Как животное, обнаружившее незнакомый предмет, он не успокоится, пока флейта не проявит свою полную безопасность, поэтому ее надо схватить, чтобы подвергнуть испытанию всеми органами чувств. Действие этой силы выражено пристальным взглядом Марсия. Другая сила — осторожность: может быть, лучше не спешить? Марсий ставит правую стопу крадучись, едва касаясь земли, и отводит левую руку так, будто кто-то его удерживает. Третья сила — неудержимый хватательный инстинкт, запечатленный кистью правой руки, хищно занесенной над флейтой. Равнодействующая трех сил приведет Марсия к вожделенному обладанию музыкальным инструментом, который возбудит в нем эллинскую страсть к агону, в котором его ждет гибель. Аполлон, ревнитель иерархических границ, предаст Марсия мучительной смерти, когда тот достигнет высшей возможной для него степени вочеловечения.

Около 440 года до н. э. афинские колонисты на Лемносе заказали Фидию бронзовую статую Афины для посвящения богине родного города. Много лет спустя Павсаний, видевший ее на афинском Акрополе, скорее всего, в восточном портике Пропилеев[298], назвал «Афину Лемносскую» «из работ Фидия особенно заслуживающей внимания»[299].

В 1891 году Адольф Фуртвенглер, работая в дрезденском Альбертинуме, заинтересовался двумя римскими мраморными статуями немного выше человеческого роста в высоко подпоясанных пеплосах. Различались они только тем, что одна была безголова, а у другой голова была, но чужая. Судя по Эгидам, у обеих пущенным наискось с правого плеча, было ясно, что это изображения Афины[300]. Подыскивая недостающую голову, ученый обратил внимание на экспонировавшийся там же бюст из мрамора того же сорта — несколько небрежное повторение знаменитой «Головы Паладжи» — бюста юноши без головного убора из собрания Паладжи в Болонском археологическом музее (ил. 104). Есть свидетельство афинского ритора IV века Гимерия о том, что среди Фидиевых бронзовых статуй Афины одна была без шлема. Фуртвенглер предположил, что обе дрезденские статуи, «Голова Паладжи» и известная античная гемма, на которой Афина изображена погрудно с непокрытой головой, Эгидой наискось, шлемом в правой руке и высоко поднятым левым плечом, суть реплики «Афины Лемнии». Предположение переросло в уверенность, когда бюст точно вошел в выемку пеплоса. Стало ясно, что «Голова Паладжи» изображает богиню, а не юношу. Осталось заменить чужую голову второй статуи на слепок «Головы Паладжи», дополнив его изначально инкрустированными глазами, — и перед ученым предстала «Афина Лемния» (ил. 105)[301]. Очевидно, поднятой левой рукой она держала почти отвесно копье, но руки Фуртвенглер не стал реставрировать. Бронзированный слепок, дополненный руками со шлемом и копьем, дает наиболее полное представление о ней. Несмотря на спорадически возникающие сомнения в деталях[302], знатоки признаю́т, что реконструкция Фуртвенглера выглядит вполне по-фидиевски[303].

Ил. 104. Голова Афины из собрания Паладжи. Кон. I в. до н. э. — нач. I в. н. э. Мрамор, выс. 43 см. Копия головы бронзовой «Афины Лемносской» Фидия. Болонья, городской Археологический музей. № G 1060

Ил. 105. Фидий. «Афина Лемния». Ок. 440 г. до н. э. Реконструкция Адольфа Фуртвенглера. Гипс, выс. 200 см. Дрезден, Альбертинум. № 49

У Псевдо-Лукиана один персонаж на вопрос собеседника, какое из произведений Фидия на афинском Акрополе ему больше всех понравилось, отвечает: «Какое же другое, как не Афина Лемносская?» Составляя словесный образ куртизанки Пантеи (фаворитки Люция Вера) из прекраснейших черт знаменитых эллинских скульптур, он говорит: «Общий же очерк лица и нежность ланит, и соразмерность носа дадут нам лемносская Афина и творец ее Фидий»[304].

Сравним голову Лемнии с рассмотренной выше