Зевса гламурным красавцем во цвете лет (ил. 115). Он сидит в центре, одетый в легкий просторный хитон и гиматий. Перун в левой руке прекрасен, как распустившаяся лилия. Правой рукой он протянул фиал под ойнохойю (полную, разумеется, не вина, а нектара, ибо «боги не пьют вина»[324]), которую держит стоящий перед ним нагой троянский отрок Ганимед. По плечам у обоих небрежно разбросаны тонкие черные локоны. Прелестный Зевсов кравчий указывает свободной рукой на чресла господина. Гестия, целомудренная сестра Зевса, благосклонно взирает на них, помавая ветвью с красивыми листочками.

Чтобы убедиться, что ни в чем другом Зевс не был столь настойчив, как в желании быть с Ганимедом («Радующим душу»), взгляните на кратер начала V века до н. э. из Лувра, расписанный Берлинским Мастером (ил. 116). В свойственной ему манере, наводящей на предположение о влиянии скульптуры, Мастер поставил Зевса и Ганимеда на орнаментированные островки на противоположных сторонах вазы. Непосредственного взаимодействия межу ними нет, как нет и погони. Мы видим мечту Зевса о Ганимеде, его надежду, что подарки — петушок и обруч (аллегория вечной молодости) с палочкой-погонялочкой — расположат к нему блистающего наготой грациозного отрока. Напряженный профиль Зевса — он в венке, с ухоженной прической и бородой, почти отвесной линией лба и носа, длинным глазом, черная радужка которого смещена к разомкнутому внутреннему уголку, и стиснутыми губами — далеко не столь благодушен, как в сцене на Олимпе, где Ганимед уже принят в семью богов. То, что фигура Зевса представлена, как ни удивительно, в три четверти со спины, вызвано, мне кажется, нежеланием художника демонстрировать слишком грубый признак возбуждения влюбленного владыки. Широко, порывисто шагнув правой ногой, Зевс призывно протянул в черноту фона правую руку, держа левой длинный горизонтальный жезл с маленьким полураспустившимся бутоном на конце. Проследив линию призывной руки Зевса, вы достигнете светловолосой, тоже в венке, головы Ганимеда и, далее, изумительной красоты петушка, смирно сидящего на его поднятой руке, а Зевсов жезл метит в верхнюю точку обруча и в местообитание Ганимедовой души — в диафрагму. Зевс стремится внушить прекраснейшему из смертных ответное чувство, мысленно ласкает его, играет с ним.

Что за этим последует? Между 480 и 470 годами до н. э. некий коринфянин создал терракотовую полихромную статую Зевса, несущего Ганимеда (ил. 117). Похоже, группа служила акротерием некой сокровищницы в олимпийском Зевсовом святилище. Фотографы правильно делают, снимая ее чуть снизу и почти никогда ни в боковых ракурсах, ни сзади. Пока не видишь, как Зевс соотносится с ростом человека, он кажется колоссом. В действительности же высота группы — всего сто десять сантиметров. Впрочем, для глиняных фигур это много.

Ил. 117. Зевс, похитивший Ганимеда. 480–470 гг. до н. э. Раскрашенная терракота. Выс. 110 см. Олимпия, Археологический музей. № Т 2

Нам уже случалось встречаться с терракотовыми изделиями коринфских мастерских. Как в легенде о Бутаде, так и разглядывая голову Афины, находящуюся в том же музее в Олимпии (ил. 92, с. 199) и сделанную немного раньше Зевса с Ганимедом, мы имеем дело с довольно крупными скульптурами, отличающимися чувственной живостью и открытостью к окружающей среде. Это в полной мере относится и к «Зевсу, похищающему Ганимеда».

Шаг похитителя столь стремителен, что, кажется, гиматий, того и гляди, соскользнет с его атлетически сложенного тела. Обнажилась литая грудь, оголилась выше колена нога. Крупные складки ткани наполнены воздухом. Было бы неразумно упрекать скульптора в несоблюдении хиазма ног и рук Зевса. Благодаря этому бог не переходит на бег, который на достигнутой им вершине фронтона выглядел бы суетливо. Одной ногой отталкиваясь от подъема фронтона, а другой переступив высшую точку, Зевс одновременно и шагает, и стоит. Он на пике счастья. Выражение его лица невозможно списать на стандартную «архаическую улыбку». Рядом с лицом Ганимеда, улыбающимся разве что девичьими миндалевидными глазами, лик Зевса прямо-таки сияет. Он не глядит на прижатого к груди Ганимеда — на эту голую куколку, несущую своего петушка и беспечно болтающую в воздухе ногами. Улыбка Зевса обращена внутрь, в блаженное будущее, которое мы уже видели на килике Ольтоса.

Ил. 118. Зевс с Герой. Метопа 3 храма Геры (храма E) в Селинунте. 480–460 гг. до н. э. Туф (кроме выполненных из мрамора лица и обнаженных рук Геры), выс. 150 см. Палермо, Региональный археологический музей

Когда Гера явилась к Зевсу, чтобы его обольстить, усыпить и тем самым дать Посейдону шанс переломить в пользу ахеян битву у кораблей, Зевс, потеряв бдительность под эротическим напором супруги, говорит ей:

Ныне любовью с тобою давай насладимся на ложе, Ибо ни разу любовь ни к богине, ни к женщине смертной, Не покоряла так сильно меня, вокруг сердца разлившись[325].

Эта речь вспоминается, когда глядишь на Геру и Зевса на метопе за восточной колоннадой храма Геры в Селинунте (ил. 118). Эта метопа — современница олимпийского терракотового акротерия. Однако концепция селинунтского рельефа гораздо сложнее. Дело в том, что здесь персонажи взаимодействуют, причем то, что нам показано, не сводится только к настоящему моменту. Гомер предоставил скульптору возможность выбрать любой эпизод из прочувствованной истории усыпления Зевса, занявшей большую часть XIV песни «Илиады». Скульптор выбрал самое начало эротического маневра Геры, предложив зрителю самому вспомнить, что произойдет далее.

В фигуре Зевса нет божественной мощи. Он изящен. И еще ни разу мы его не видели (и не увидим впредь) в столь непринужденном состоянии. А в Гере нет ничего властного. Что же мешает мне смотреть на это изображение как на интимную бытовую сценку? Просто то, что каменный рельеф высотой в полтора метра, украшавший храм, не мог быть посвящен сюжету чьей-либо победы над Зевсом? Но ведь хозяйка этого храма — Гера!

Ил. 119. Скульптор круга Каламида. Посейдон (?). Ок. 460 г. до н. э. Бронза, выс. 209 см. Афины, Национальный археологический музей. № X 15161

Ил.