Леша ездил в Минск, занимался оформлением нужных бумаг, ходил в фирму, где стажировался, в посольство, волновался, боялся не успеть все сделать вовремя и снова возвращался в Старые Дороги, шел к домику бабы Нины, стучался в зеленые ставенки и, увидев тонкий силуэт Миры в окне, испытывал облегчение. Уезжая и возвращаясь, Поляков все время переживал, что Мира исчезнет или передумает выходить за него.

Но она ждала его. Каждый раз выходила к нему, когда он появлялся у окон, и шла вместе с ним на луг, где они гуляли до самой темноты, чаще всего в тишине, если Леша не рассказывал, как съездил в Минск, как прошли переговоры в офисе, как ему пришлось обаять регистратора во Дворце бракосочетаний, чтобы приблизить дату свадьбы. Ему хотелось поскорее увезти ее отсюда, а ей хотелось уехать, уехать от всего, что когда-то было так дорого, а стало невыносимо.

Равнодушие родителей и слезы бабушки не коснулись Мириной души и не повлияли на ее решение. Не важным было и то, что, согласившись на брак с Поляковым, Мира предавала то, что было ей дорого. Она предавала себя и свою любовь. Она предавала Вадима, отдавая себя в руки человека, не меньше других виновного в случившемся. Она это осознавала, но рука ее не дрогнула, когда надевала обручальное кольцо Леше на палец, когда расписывалась в книге регистрации браков.

После росписи они не остались в Минске, вернулись в деревню. Пошли на луг.

Пламенеющим закатом догорал августовский вечер. Стихали дневные звуки, но слышалось, как легкий ветерок, касаясь пожухлых трав, шелестит ими. Он же, подхватывая легкий светлый шелк Мириного платья, легонько трепал его, играл ее распущенными волосами, взметая их ввысь и разбрасывая по спине. Идя впереди своего мужа, Мира нагибалась и срывала цветы, и каждый раз угасающий свет дня отражался в ее обручальном кольце из белого золота, украшенном бриллиантом. И каждый раз Мира с удивлением смотрела на него, будто не до конца осознавая, что оно значило.

Когда отошли довольно далеко от деревни, Мирослава остановилась и опустилась в траву. Цветы рассыпались рядом. Несколько бесконечно долгих минут она просто сидела, глядя затуманенным взором вдаль, потом подняла глаза на Полякова и, встретившись с ним взглядом, стала расстегивать пуговички на платье.

Алексей не сразу понял, что она делает, но когда до него дошло…

Стремительно опустившись рядом, он перехватил ее руку, останавливая.

— Мира!

— Я теперь твоя жена. А это… неотъемлемая часть супружеской жизни, не так ли? Я сама согласилась выйти за тебя и знала, что и это будет… Вот… Я не хочу, чтобы это произошло в доме твоей или моей бабушки. Пусть все случится здесь, сейчас! — проговорила Мирослава.

Она хотела казаться равнодушной и безразличной, но не могла. Ее тянуло бежать отсюда без оглядки, но она продолжала сидеть и смотреть Полякову в глаза. Она знала, что это будет. И она через это пройдет.

Леша судорожно сглотнул и, отняв ее ладонь от платья, поднес к губам, почувствовал, как дрогнули ее пальцы. Он знал, что равнодушие и спокойствие, с которыми Мира предлагала ему себя, напускные. Она боится, волнуется, нервничает… Он заметил, как в ямочке у основания ее шеи, под бледной, тонкой кожей бьется голубая жилка. Леша не хотел ее торопить, не хотел пугать и вместе с тем не мог оторвать от нее глаз.

— Мира, — снова заговорил Поляков. — Не хочу тебя принуждать, ты не обязана…

— Разве ты не хочешь меня? — с обескураживающей прямотой спросила она.

Дрожь желания пробежала по Лешиному телу.

— Хочу! — прошептал Поляков.

Пододвинувшись к ней ближе, осторожно убрал с ее лица волосы, на мгновение коснувшись пальцами ее щек. Его глаза, не отрываясь, смотрели в ее, пытаясь уловить и понять, что она на самом деле чувствует, но те оставались непроницаемыми. Ничего не дрогнуло в них, когда горячие пальцы Полякова опустились чуть ниже и коснулись ее шеи, как раз там, где билась голубая жилка, ничего не отразилось в них, когда горячее дыхание Алексея обожгло ее нежный беззащитный рот. Когда его губы коснулись ее, Мира просто закрыла глаза, позволяя Полякову все…

В первых числах сентября Мира и Леша улетели в Чехию.

В минском аэропорту их провожали Лешины родители. Мать украдкой вытирала слезы, понимая, что сын улетает надолго, если не навсегда, отец ободряюще похлопывал его по плечу, понимая, что тот поступает правильно.

Людей в аэропорту было много. Провожающие, встречающие, улетающие, прилетевшие толпились в зале ожидания, возле стоек регистрации, у терминала… Шум, говор, смех, четкий голос диспетчера, объявляющий рейсы…

Когда объявили о начале регистрации на рейс «Минск-Прага», мать расплакалась и обняла сына. Отец крепко пожал ему руку, а потом как-то неловко и руку молчаливой, бледной девушке, его жене, которая все время стояла рядом. Ее присутствие в жизни их сына Поляковы считали неким странным недоразумением, но свое мнение держали при себе, считаясь с выбором Алексея.

Мать и отец, обнявшись, так и остались стоять, а Мира и Леша пошли к стойке регистрации. Уже заполняя таможенную декларацию, Леша почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и обернулся. В таком скоплении народа трудно было кого-то узнать или разглядеть, но Поляков увидел их, своих друзей.

Рудинский и Юрьев стояли недалеко от стойки таможенного контроля и смотрели на него.

Леша так и не смог позвонить им и все рассказать. Возможно, потом он бы объяснил свой поступок и они поняли бы его. Но сейчас, глядя в их лица, Поляков видел, что Мира оказалась права. Никогда парни не поймут и не оправдают его. Для них он стал предателем, как и Мира. Категоричность, с которой они судили, была непоколебима. Он спас Миру, но потерял друзей.

Они не подошли к нему. Сказать им было нечего друг другу. Отвернувшись, пошли к выходу, и скоро толпа поглотила их.

— Леша! — окликнула его Мира, легко коснувшись руки.

Молодой человек вздрогнул, постарался сосредоточиться, но перед глазами стояло лицо Рудинского, его темные глаза, полные презрения.

Прага.

Остановившись у парапета, Мира устремила взгляд вдаль. Внизу, ударяясь волнами о каменные плиты, облицованные блоками из песчаника, плескалась и билась Влтава. У кромки реки туристы кормили лебедей, которые брали хлеб прямо из рук. По мосту беспрестанным потоком плыла толпа людей, в основном туристы. С западной стороны возвышались две Малостранские мостовые башни, украшенные гербами и соединенные воротами, с восточной — Староместская мостовая башня, за которой раскинулся Старый город. За спиной Миры стоял Пражский град.

Подувший от реки ветер разметал волосы, выхватил из-за уха прядь и бросил в лицо. Подхватив золотые листья, погнал их по булыжникам мостовой, завертел волчком и вдруг отпустил, как будто бросил. Один из листков попал за ограждение, упал в темные воды реки и, подобно корабликам и катерам, заскользил по волнам. Некоторое время, зацепившись за него взглядом, Мира следила за его курсом.