«Не велик барин, раз из Москвы, а лесником наняться хочет, – наверное, думал он, вертя баранку, – мог бы и на попутках добраться. А тут и самому горбатиться, и машину гробить».

Олег Романович тоже не был склонен к разговорам. День этот казался ему уже бесконечно длинным, а еще только полдень миновал. Что-то будет впереди. Впереди был леспромхоз, где размещалось районное лесничество. Добрались туда часа за два с небольшим, преодолев целых пятьдесят километров. Водитель подъехал к крыльцу неказистого бревенчатого сооружения, подождал, пока пассажир подберет с заднего сидения свой рюкзак, и, не прощаясь, уехал.

Внутренне настраиваясь на холодный прием, Олег Романович направился к крыльцу. Но его ожидания не оправдались. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел невысокого роста мужчина в сапогах, камуфляже и в кепке. Приветливо улыбаясь щербатым ртом, он радостно закричал:

– А, московский гость, заходи! Заждались уже. Рюкзак можешь здесь поставить, – он указал на угол просторного крыльца, – не возьмет никто, не бойся, чай, не Москва. Я здесь районное лесное начальство. Величают меня Николаем Ивановичем, а лучше, Колей. Кузьма! Ну, где ты там запропастился? – закричал он куда-то в глубину коридора.

– Да иду, иду, не кричи, не глухой я, – ответил Кузьма и действительно вскоре появился, неся в руках исходящую паром кастрюлю, на крышке которой лежала буханка ржаного хлеба. Он поставил ношу на стол, где уже стояли три алюминиевые миски. Сели за стол. Кузьма деревянным половником наполнил миски остро пахнущим чесноком борщом и убежал за чайником. Ели молча, потом выпили чайку и приступили к делу. Олег Романович под Колину диктовку написал заявление о приеме на работу на должность лесника-охотоведа с проживанием по месту службы. Потом, не читая, расписался в получении вещевого и кормового довольствия, а также оружия, шестизарядного карабина с потертым, выщербленным прикладом. Пока выполнялись формальности Кузьма грузил тюки и свертки в телегу.

Зазвонил телефон. Коля взял трубку и, подмигнув Олегу Романовичу, сказал:

– Не беспокойся. Не обидели твоего московского гостя. Встретили честь по чести. Сегодня до темна будет на месте. И привет передам, вот прямо сейчас и передам. – Вешая трубку, он еще раз подмигнул Олегу Романовичу и добавил, – Ольга Сергеевна звонила, тебе привет передавала. Одноклассники мы с ней. В соседних дворах росли. Ее просьба для меня закон. Имей в виду.

Что следует иметь в виду, Олег Романович не понял, но на душе потеплело. Недолго довелось ему побыть бомжем, и слава Богу! Вновь обретенный социальный статус принес огромное облегчение.

Тронулись в путь. Дорога разворачивалась медленно. Непривычный к гужевому транспорту, Олег Романович вертелся на жестких досках повозки до тех пор, пока заботливый Кузя не решил его проблем, предложив сесть на тюк с одеждой, названной в ведомости вещевым довольствием. Дело пошло веселее. Возница был немногословен, но временами, видимо, считал своим долгом давать пояснения.

– На юг отсюда, – он показал кнутовищем вправо, – километров через триста, а может, и все пятьсот, уже казахские степи идут. На восток и на северо-восток все тайга идет. Местами совсем непролазная. А нас вот Бог миловал. Леса у нас настоящие. То хвойные, то лиственные, то смешанные. Болот, речек, ручейков да озер, правда, тоже хватает, но пройти везде можно.

– А чем тайга от леса-то отличается? – удивился Олег Романович.

– Лес тайге рознь, – наставительно ответил Кузя, – по лесу человек ходить может, а по тайге только лесные жители пройти могут. Вон там, – он неопределенно махнул рукой, – далеко отсюда, реки Пилым, Тавда да другие. В тех местах в былые времена лагерей много было. Не пионерских, конечно, – он горько усмехнулся, – так, если оттуда кто бежал, что зимой, что летом, так его и не ловили вовсе. Либо сам назад придет, либо сгинет где-нибудь. Только по рекам перемещаться можно. Бурелом сплошной. Деревья вперемешку навалены. Шаг-другой пройдешь и валишься, как в колодец. Только выберешься и снова падаешь. Далеко не уйдешь. А в наших лесах благодать и человеку, и зверю. Человек, лесник, лес в порядке держит, не дает ему в тайгу превратиться. Раньше так было.

– Что же теперь случилось? – спросил Олег Романович.

– Да лесники повывелись, что поделаешь, – ответил Кузя, – не хочет никто нынче в лесу жить. Город им подавай. Раньше на том месте, куда ты едешь, еще на моей памяти три семьи жило. Мужики по лесу работали, бабы хозяйство вели, ну, и детишки, что постарше, им подсобляли. Потом детишки повырастали. Ребята один за другим ушли в армию, и назад никто не вернулся. Девицы тоже, как вырастут, так в город подаются. Ясное дело, где здесь женихом разживешься. Понять можно. А потом, что. Старики, в конце концов, на старости лет к кому-нибудь из детей подаются. Интересно только, что никто из всех трех семей там, в лесу, за последние шестьдесят лет не умер. В городе молодежь-то, конечно, живет-поживает, а старики, что из лесу приехали, кончаются быстро. Последним этой зимой из лесу съехал Илья Гаврилович. Лет шесть, наверное, в лесу один жил. Жена к детям перебралась давно. Девяносто три ему стукнуло. Так мы его с месяц назад и похоронили. В лесу, думаю, еще жил бы да жил. Так нет, уехал вот. А лесником не всякий человек может быть. Да и не всякого лес примет.

Телега, нещадно клонясь и трясясь на ухабах, медленно ползла по едва заметной глазу тропе, идущей по бесконечным непаханым полям и перелескам. Большой лес стал виден, только когда Солнце начало клониться к вечеру. Сумрак леса и осознание того, что вокруг на десятки километров нет никакого жилья, настраивали и без того утомленного бесконечным этим сегодняшним днем Олега Романовича на грустный лад.

Километра через три лесной дороги совершенно неожиданно справа открылась поляна, а на ней обнесенные плетнем деревенского типа избы и другие хозяйственные постройки. Одна изба стояла чуть выше других и выглядела как бы главной. К ней и подвел телегу Кузьма.

Пока возница распрягал лошадь, Олег Романович зашел в дом. Замка на двери не было. Запирать ее, видимо, здесь было не от кого. Олег Романович прошел через темные сени, открыл легко поддавшуюся вторую дверь и оказался в относительно большой комнате, которую, наверное, надо было называть горницей. В доме было сумрачно и холодно. Дом с зимы никто не топил. Когда глаза привыкли к полумраку, Олег Романович увидел прямо перед собой русскую печь, которая показалась ему огромной. Справа от печи стояли большой стол и тяжелые табуретки вокруг него. Вдоль стен стояли такие же тяжелые лавки. Слева от печи был еще один стол. На нем стояла керосиновая лампа, на стекло которой был надет обруч. От него шел провод к радиоприемнику. В глубине стола виднелась рация армейского типа. По обеим сторонам печи виднелись завешанные портьерами проходы в другие помещения дома, видимо, спальни.

В дом, едва не натолкнувшись на Олега Романовича, вошел Кузьма и сразу развил кипучую деятельность. Первым делом он засветил лампаду перед иконой Божьей матери, что висела в углу над большим столом. Потом зажег керосиновую лампу, после чего сначала затрещал, а потом и заговорил радиоприемник. Комната приобрела жилой вид. Кузьма, встав на колени, разжег печь. Дрова для нее были аккуратно сложены тут же. Растопка тоже была заботливо заготовлена прежним жильцом в виде щепок и бересты, стоявших в ведре рядом.