и место осталось уложить с полтонны поклажи, если не полную тонну. А ехали по двое. Положим, в двух экипажах есть смысл — на случай поломки. Но три экипажа?

В трёх экипажах смысла ещё больше. Английского смысла.

Через шесть часов сорок минут после выхода поляронавты достигли цели. Покрытый льдом и снегом островок. На вид — не более полуверсты в поперечнике. Но точные измерения Птыцак решил оставить на потом. Его более интересовал утёс на берегу. Не очень высокий утёс — метров восемь от уровня океана плюс толщина льда. И не мхом обросший, а лишайником. Самое интересное в утёсе — отверстие, дыра, вход. Небольшое отверстие, около метра, но идеально круглое. Нижний край в полуметре от поверхности. Кролик, кролик, заходи!

Поляронавты сняли снегоступы. Снял и Арехин. Разница заметна: арехинские снегоступы разве что обновились, а у остальных — на разных стадиях умирания. Хватит ли на обратный путь? Или обратный путь не запланирован?

Они стояли около дыры. Вход, он, может, и вход, а вот является ли он выходом?

Птыцак добровольцев искать не стал. Кивнул Шихову, и тот быстренько подбежал к дыре. За последнюю неделю Антон Иванович изрядно исхудал, и в дыру скользнул, как мышонок. Юрк — и нет его.

Арехин подошёл к отверстию. Поляронавты перед ним расступились, но не из уважения, а как расступаются люди перед коровой, бредущей с пастбища домой. Или на бойню.

У самого отверстия стоял Птыцак. Он мельком взглянул на Арехина, но тоже без особого интереса. Интерес у него был там, в глубине хода.

Из дыры тянуло водорослями, йодом, зверьём и, немножко — тухлыми яйцами. Такой вот букет.

Послышался нарастающий шум — то возвращался Шихов. Высунул голову, посмотрел на Птыцака, кивнул и уполз, пятясь, назад.

Секреты, секреты…

Птыцак молча указал на ход, и поляронавты один за другим полезли в дыру. Видно, места хватило всем, никаких заминок не было.

У входа остались трое: Арехин, Птыцак и профессор Горностаев.

Птыцак осмотрелся. Моторизированные транспортеры десантников стояли в ста метрах от утёса и никаких намерений сблизиться не выказывали: моторы урчали негромко, на холостом ходу, лишь бы не остыть. Видно, такая позиция устраивало обе стороны: сначала пускают по минному полю пехоту, а уж за ней — моторизированную кавалерию. Пехоте память, кавалерии слава и награды.

— Пойдёте за мной, — сказал Птыцак профессору. — Через четверть часа. Делайте, что хотите, но чтобы те — он кивнул на англонорвежцев, — эти четверть часа в дыру не совались.

— Не сунутся, — пообещал профессор.

— А вы, — Птыцак обратился к Арехину, — решайте сами. Добра не обещаю, никаких гарантий не даю. Любопытствовать не советую, но право имеете, — и он наклонился и полез в дыру.

Вот так.

— Я все гадаю, что же вас понесло в такую даль, — сказал профессор. — Вижу, Глас вам чужой. По службе разве?

— Отчасти и по службе, — согласился Арехин. — А ещё захотелось проверить догадки Циолковского.

— Какого Циолковского? Константина Эдуардовича? — удивился Горностаев. — Вы с ним знакомы?

— Встречались… — уточнять Арехин не стал.

Они помолчали.

Англонорвежский десант стоял, не делая попыток сближения. Им и там хорошо. Издали наблюдать. Чтобы в случае чего не долетели осколки.

Арехин снял очки, уложил в железный футляр, а футляр спрятал во внутренний карман. Подумал, брать ли с собой рюкзак — и решил взять. Снял, взял в руки. Так удобнее. Вздохнул поглубже и полез в дыру. Нет, изнутри виднее: в нору.

Стены норы оказались шершавыми, но шершавыми в меру: одежду не цепляли, а скользить не давали. Местами виделись клочки белесой шерсти. Занятно. Первые три-четыре метра ход шёл ровно, а потом начался уклон, градусов пятнадцать. Трудно судить точно, когда передвигаешься на четвереньках. Подзабыл это дело, растерял навыки. Вот когда ему было года три от роду…

Запах йода стал сильнее. И ветерок навстречу. Еле заметный, но всё же. Значит, существует вентиляция.

Он полз, полз, и, наконец, выполз. Сначала огляделся, а потом встал.

Арехин оказался в пещере. Большой, даже огромной. Размером с цирк шапито. Нет, конечно, бывают пещеры много больше, Мамонтова пещера и другие, но в них он не был. А в этой — был.

Пещера находилась ниже уровня океана, это без сомнений. Но было сухо. Уже одно это делало пещеру необычной: как удалось противостоять океану? Но это необычность геологическая, в глаза не бросается. А вот необычность шести фигур, стоящих полукругом напротив Арехина, в глаза бросается. Высокие, в два человеческих роста. Не люди, не животные, а чёрт знает что. Более всего напоминают идолов Центральной Америки, но идолов он видел лишь на картинках, а эти — вот, перед ним. Вдобавок ко всему, они ещё и светятся. Неярко, вишнёво-красным светом, будто раскаленная в печке кочерга, но ему и этого света достаточно. Достаточно, чтобы увидеть, что он в этом зале один.

Куда делись остальные?

Он подошел к статуям. Несмотря на цвет раскалённого железа, жаром от них не веяло. Веяло всё тем же океаном да тухлыми яйцами.

Он обошёл странные фигуры. Стражи второго хода, вот кто они. Хода, что открывался за ними, такого же круглого, и размеры прежние. Разница была лишь в том, что лезть в этот ход Арехину не хотелось совершенно.

Шапочка шапочкой, но, похоже, всё тело служило проводником Гласа: перед глазами возникало то, что можно назвать бредом чертёжника: линии прямые, линии кривые, они то сходились, то расходились, образуя узоры, опять же более подходящие для капищ американских богов. Но где Америка, а где остров монаха Поликарпа? Впрочем, не так и далеко Америка. До Северного полюса дойти, и дальше налево.

Он прислушался. Из норы номер два доносился гул, будто рой полярных пчёл готовился к вылету.

Арехин открыл рюкзак. Бутылка с норвежской водкой — один из вариантов ментальной защиты. Напустить туману в голову, от лёгкого — пара глотков, до непроглядного. Но как бы самому в том тумане не заблудиться.

Он вернул бутылку в рюкзак. Рюкзак положил на пол — такой же шершавый, как и лаз.

Как ни протестует натура, а лезть придется. Иначе зачем он предпринял этот заполярный вояж?

Тем временем из первой норы в зал хлынул поток шипящих и щелкающих звуков. Оказалось — полз профессор Горностаев, а пещера-шапито сыграла роль резонатора.

Горностаев высунулся из норы, встал, огляделся — и зажег электрический фонарь, свет которого чуть не ослепил Арехина, когда профессор направил свет