в ее комнате стоял искусно сделанный большой кукольный дом с полным комплектом деревянной мебели, но у нее никогда не было времени насладиться им. Когда она снималась в очередном фильме, ее увозили на студию в шесть утра, и ей редко удавалось вернуться домой раньше семи вечера, когда уже было пора ужинать и принимать ванну. А после этого Ческе надо было сделать уроки и отрепетировать с мамой реплики роли, так чтобы назавтра они отскакивали у нее от зубов. Мама всегда говорила, что забыть слова или жест – это величайший грех, и поэтому Ческа никогда не работала «всухую», хотя очень многие взрослые артисты иногда так делали.

– Шевелитесь, юная леди. Каша остынет.

Грета стянула с Чески одеяло, и девочка села, спустив ноги с кровати. Сунула руки в платье, которое мать уже держала для нее наготове, натянула его и поплелась вслед за матерью из комнаты.

Сев на свое обычное место за большим полированным столом в углу гостиной, Ческа оглядела стоящую перед ней миску с овсянкой.

– Мам, ну почему я должна это есть? Ты же знаешь, я ненавижу овсянку. Мелоди говорит, ее мама никогда не заставляет ее завтракать, и…

– Если честно, – сказала Грета, садясь напротив дочери, – я только и слышу: «Мелоди то, Мелоди это». И да, ты должна есть овсянку. При твоей занятой жизни очень важно, чтобы ты начинала день на полный желудок.

– Но она мерзкая. – Ческа повозила ложкой в густой каше, набрала полную ложку и дала каше стечь обратно в миску. Каша брызнула на стол.

– Немедленно прекрати это! Ты ведешь себя как маленькая мадам. Не такая уж ты звезда, чтобы я не могла перегнуть тебя через коленку да хорошенько отшлепать. А теперь ешь!

Ческа, надувшись, стала запихивать овсянку в рот.

– Я все, – через какое-то время сказала она. – Можно мне пойти?

– Иди одевайся, и я скоро приду причесать тебя.

– Да, мамочка.

Грета смотрела, как дочка встает и выходит из комнаты, невольно улыбаясь вслед удаляющейся фигурке. Кроме небольших и редких капризов, без которых не может вырасти ни одна девочка, Ческа действительно вела себя как настоящий ангел. Грета была уверена, что ее безупречные манеры и неизменная вежливость помогли ей подняться на самую вершину славы.

Ческа стала звездой, потому что у нее было прелестное, фотогеничное лицо и артистический талант. Но, кроме этого, Грета всегда внушала ей, что во время работы она должна быть на все сто процентов дисциплинированной и профессиональной. Может быть, их большая, прекрасно обставленная квартира в Мэйфере и полные шкафы нарядов и были куплены на деньги Чески, но это Грета следила и направляла карьеру своей дочери. Сперва ей приходилось заставлять себя быть настойчивой и упрямой при встречах со студийным начальством, но, подстегиваемая страхом, что они могут вернуться к своей прежней жизни, она очень быстро научилась. В целом же она на удивление хорошо сумела адаптироваться к роли менеджера Чески.

Именно Грета принимала решения о том, какой сценарий выбрать, зная, в какого рода фильмах ее дочь сможет проявить себя наилучшим образом, и ее инстинкты всегда оказывались верны. Кроме того, она достигла мастерства в заключении наиболее выгодных финансовых сделок. Она постоянно просила Леона выторговать больше денег, говоря, что не готова подписать контракт от имени Чески, пока студия не согласится на ее условия. Обычно на это уходило несколько напряженных дней, но в конце концов студия соглашалась. Ческа была достоянием, которое они хотели сохранить на любых условиях, и Грета это понимала.

В результате ее отчаянной торговли дочь Греты стала очень богатой. Они прекрасно жили и могли купить все, что только заблагорассудится, но при этом не тратили даже близко к тому, что зарабатывала Ческа. Грета разумно и осторожно инвестировала остальные деньги, чтобы обеспечить будущее дочери.

Трудное прошлое самой Греты постепенно превратилось в отдаленные воспоминания. Она посвятила свою жизнь карьере Чески, а если в процессе этого она ожесточилась, то так ли уж это плохо? По крайней мере, никто больше не игнорировал ее и не вытирал об нее ноги, как бывало раньше. Втайне, наедине с собой, она иногда испытывала моменты сомнений и сожалений о том, какой одинокой стала ее жизнь, но для внешнего мира она представляла силу, с которой приходилось считаться. Ей принадлежало нечто самое желанное в мире английского кино. Она была матерью Ангела.

Время от времени, когда Дэвид спрашивал ее, думает ли она, что Ческа счастлива, она боролась с уколами вины. Но, подавляя их, она всегда отвечала, что да, конечно же. Да и какая девочка не была бы, получая столько внимания и обожания? В конце концов, сам Дэвид тоже стал большой звездой, и разве он не счастлив, добившись своей цели? И Дэвид медленно опускал голову и извинялся за то, что посмел подвергать сомнению ее суждения.

Грета взяла со столика журнал о кино и пролистала страницы, пока не нашла большую рекламу «Потерянного ребенка». Взглянув на беззащитное личико своей дочери, она улыбнулась. На фотографии она прижимала к себе потрепанного плюшевого мишку и была одета в отрепья. Да, это привлечет новые толпы зрителей. Кстати, это напомнило ей – у нее была назначена встреча с миссис Стивенс, которая управляла фан-клубом Чески. Они должны решить, какой кадр из нового фильма они возьмут для открытки, которую надо будет разослать всем ее поклонникам.

Грета со вздохом закрыла журнал. Неудивительно, что в ее жизни уже так давно не было мужчин. Даже если бы она и хотела, чтобы это было не так, работа по организации жизни знаменитой кинозвезды занимала все ее время, и даже больше того.

Ее жизнью была Ческа, и никакого пути назад не было.

18

Дэвид всегда вставал с рассветом. Неважно, когда бы он ни лег спать, что могло быть и очень поздно, если у него было вечернее выступление, просыпался он всегда ровно в шесть тридцать.

Сегодня он был свободен как птица. Сезон выступлений в «Палладиуме» закончился на прошлой неделе, программа на радио вышла на летний перерыв, и ему целых два месяца не надо было готовить новые материалы.

Он выглянул в окно, зажмурился от яркого солнца и ощутил укол внезапной тоски по загородной жизни. Даже притом что сад возле его дома в Хэмпстеде был по местным меркам довольно большим, ему казалось, что в этом было нечто искусственное. Ни в этом пейзаже, ни в климате не было ничего дикого или опасного. Люди, живущие в Лондоне, были