Надежда Савельевна — ноль. Сплошные стенания и харканье кровью.

Эдуард Хренов — полюс-минус. Сперва хвалил Тризны за щедрость, Финка — за честность, затем намекнул, что некая сумма, кхм-кхм…. Трубы горят!

Фил приуныл в кабинетике Евгения Петровича, откуда не выветривался запах совкового детектива: мытого хлоркой линолеума, железа, крепкого чая и сигарет. Куда сквозь пыльные гардины просачивался желтоватый свет. Яркое пятно — фото симпатичной девочки пятнадцати-шестнадцати лет на экране стационарного компьютера. Дочки, видимо. Дочка — это славно. Это рычаг влияния.

Короткий притащил Волгина. Того типа, что помощника временно… «червячка», короче, тронул. И с подозреваемыми общался.

По отмашке Фила лейтенант пробил Виктору Васильевичу приветственную в печень. Борзунов ласково осведомился у захрипевшего:

— Тризны и Финк где?

Волгин плюнул. Огреб добавки. Выкрикнул:

— ДА НЕ ЕБУ Я… где… Петрович! Масква, Федька, в Москву укатил!

Получил ещё.

— Он не из Москвы.

Сержант Шершень, «усиление», выделенное облцентром, привел жену задержанного.

— На колени её, — распорядился подполковник.

Короткий набычился, неохотно заломил руки Волгину. Тот ревел раненным лосём. Женщина медленно, величаво опустилась на колени. Бедная, некрасивая, нерусская.

— Мы простые люди, гражданин начальник. Мы не следим за нашими друзьями, — заявила она.

— Друзьями, значит.

Друзья — это славно.

К сожалению, слесарь попугаем твердил «Я не ебу». Ни противогаз с заткнутой трубкой (по прозвищу «слоник»), ни массаж простаты электрошокером его не вразумили. Жена молчала. Даже с пакетом на голове.

— В камеру его! Бабу в сортир!

— НЕЕЕЕТ! СУКИ! Клюшнi ад яе прыбярыце! — Волгин упирался. В заблёванной рубашке, промокших в области ширинки джинсах.

— Я привычная, милый, — улыбнулась тётка. — К дерьму и к скотам.

«Надо было карьеру строить в АП», — подумал ФС. Среди бесконечных устланных коврами коридоров, в дворцовом террариуме, зато подальше от… этих.

— Составь список контактов Тризны и Финка в Береньзени, — приказал он вернувшемуся Короткому.

— Чё?

«До чего тупой…»

— Опроси знакомых, соседей. Выяви перекрёстные связи. Проведи. Следственные. Действия.

***

Влади бежал по лесу. Он не чувствовал боли от ран, из которых сочилась кровь. Он пролетал над корягами и трясинками. Его распирало от счастья — тревожного и свежего, мартовского. В июле.

ОНА рядом!

***

— Мухина Анфиса Юрьевна. — Фил смотрел на экран планшета. — Секретарь рецепции студии здорового духа «Гиперборея». Проживает в том же подъезде, где снимает квартиру Тризны. Делом о пропаже её отца занимается Финк. Так?

— Ну, Петрович скорее отмазывается, — пожал погончиками Короткий. — Не по горячим следам в наших болотах отыскать кого — без мазы. Да и Мухин сам чудак. Он только со стариком Авериным вась-вась был.

— А Анфиса?

— Мы в школе вместе учились.

— Как её найти?

— Школу?

— Нет, придурок, Мухину! — прошипел Фил. — Парень, подруги…

— Да кому она… а, стой! Денчик Шмыгов с ней мутил. Она в него котом швырнула, поехавшая!

***

Мелькали сосны, орешники, фиолетово-зелёные черничные поляны. Стучали дятлы, квакали жабы. Лес аккомпанировал ей. Она плакала, она дразнила, она признавалась. Без слов, качающейся нотой, в которой звучал немыслимый хор нежности, тоски, сострадания, вожделения, самопожертвования и страха.

Влади предвкушал. Как в детстве перед Новым Годом. Как в первый день каникул. Но в миллион раз сильнее.

Вдруг — ликование оборвалось, не достигнув кульминации. Влади услышал в её песне, что поёт она не ему. И сердце его упало.

***

Медсестра ставила Георгию Шмыгову противостолбнячный укол. Парень допытывался: есть ли побочки? Сколько пить нельзя? А если выпьет? А если банку? Одну? Одну всего!

— Член отвалится. — В процедурную вошел доктор Богобоязненный с красивым мужиком. Не то, чтобы Денчик на мужиков заглядывался… Просто этот упакован был четко (костюм цвета «мокрый асфальт», ботиночки на кожаной подошве), и пах одеколоном стоимостью в суммарную стипендию группы Шмыгова в институте.

— Ты видел Мухину? — спросил красавчик. — Сегодня?

— Видел, — оскалился Денчик. — На велике. Она гнала из посёлка.

— В каком направлении?

— А вам на фига?

— Вопросы здесь задаём мы! — присоседился Богобоязненный.

— Кто? Вы ж не менты!

Фил Сергеевич уже, кажется, обрел дзен. Береньдзен. Не растрачивая впустую эмоции, он сунул Денчику под нос удостоверение. Гражданин студент мгновенно посерел, забормотал что в соцсети шутил. Он вообще не поддерживает! Он сдаст сокурсников, которые на митинги ходят! И феминисток сдаст, и нациков, и веганов — мало ли, пригодятся! Подозрительно они от зеленухи тащатся. Трава!

— Мухина, — напомнил Борзунов.

— В сторону Лесного ехала. Вы посадите её обязательно! У меня Финк заяву не взял! Вы и его посадите!

— Не волнуйтесь. Мы всех посадим, — заверил его Фил Сергеевич.

Что-то начало вытанцовываться. Things become to clear up.

Отпечатки пальцев из квартиры Мухиной совпали с обнаруженными криминалистами в парилке, где последний раз пёрнул Селижора. Богобоязненный утверждал как врач: Анфиса Юрьевна — внушаемая дура. А таджик Хикматов говорил, что его скончавшиеся при странных обстоятельствах соплеменники имели выраженную эрекцию.

Три разрозненных факта вместе с другими, не менее дикими, неожиданно образовывали упорядоченную эмерджентную гипотезу, сотканную из притянутых за уши аргументов и откровенного бреда. По отдельности — лажа, в общем — убедительно.

Пока Короткий на BMW Рузского вез Фила к озеру Лесному, ум выпускника Юрфака генерировал версию и набрасывал текст пресс-релиза: «Сепаратист- ингерманландец Финк заказал у продажного русофоба Тризны серию акций, цель которых — разжигание вражды и беспорядков. В качестве исполнителя привлекли плохо образованную девицу с заниженной социальной ответственностью — Мухину. Она соблазняла мужчин и расправлялась с ними посредством ультрасовременного отравляющего вещества типа Виагра, разработанного в Лэнгли (не, перебор, вычеркнуть), за рубежом. Преступной организации удалось посеять панику и вредоносные «мистические» слухи в ПГТ Береньзень близ границы».

***

Анфиса копала. Влажный, жирный чернозем. Дом червей, податливый и мерзкий, разваливался под садовой лопаткой.

Она забыла! Напрочь забыла, как уставала…

Карценома легких. Ночные стоны. Уколы. Рвота. Стирка простыней с кровавыми пятнами, «на костяшках», в холодной воде. Унижение перед Богобоязненным, чтоб получить рецепт, чтоб прислали лекарство «из списка». Работа в магазине, на листовках, посудомойкой в «Журавле». Очереди с бабками. Сон урывками в провонявшей мочой и медикаментами квартирке. Она мечтала о его смерти. Господи, она молила о ней!

«Разумный эгоизм. Защита себя без покушения на права другого. Человек априори эгоистичен», — сообщил бы ей Федор Михайлович, Чернышевского Николая Гавриловича, впрочем, не любитель.

Разумный эгоизм понятен. Почему же тогда хочется влепить автопощечину за ханжество и скотство, даже если ты никому не навредил, даже если ты это мысленно? Почему стыдно?

Совесть, отстань, не скули, грустная ты сука!

— МУХИНА АНФИСА! ПОДНИМИТЕ РУКИ! ПОВТОРЯЮ! МУХИНА АНФИСА! ПОДНИМИТЕ РУКИ!

Яростный свет ударил с неба. Со всех сторон сразу.

Девушка зажмурилась, ослепленная, но не испуганная. Осенённая.