Он не стал ей говорить о звонке Марины, как не стал говорить и о своем решении поехать к мастеру по сведению татуировок. Правда, где находится нужная улица, он не знал, но надеялся, что таксисты не затруднятся это определить. Да и лишний раз нервировать и без того вздернутую Машку не хотелось. Пусть не знает.

Кабинет умельца находился на другом берегу реки, делившей город пополам. Женька никогда прежде не был в этом районе, потому рассматривал его с интересом. Типичный промышленный район – старая застройка, дома-«сталинки», и только ближе к мосту высятся девятиэтажки и простирается большая стройка элитного жилого комплекса из красного кирпича. Но чем дальше такси увозило его от моста вглубь, тем старше выглядели дома, создавая впечатление, что он попал в прошлое – годы этак в шестидесятые-семидесятые, которые помнил. В его родном городе тоже были такие дома и постройки, такие же магазинчики с вывесками «Гастроном» и «Бакалея». Даже странно, что в крупном индустриальном городе с хорошо развитым строительством еще сохранились такие районы. Но Хохлу это все напомнило беззаботные детские годы, когда никто еще не мог предсказать, что мальчик Женя Влащенко станет матерым уголовником по кличке Жека Хохол и будет иметь репутацию отмороженного беспредельщика.

И только Марина… Только Марина смогла рассмотреть в нем что-то другое, не звериное нутро, а человеческую душу, способную на любовь и нежность. Если бы не Коваль, то вообще никто не мог бы угадать, что с ним случилось бы дальше. Если бы не ее приезд к Строгачу, когда он впервые прикоснулся к ее телу, обыскивая, если бы не Виола, которой приспичило в Египте заполучить телохранителя Коваль Макса… Женька никогда не узнал бы, какая она, Коваль, на самом деле. Она, как и он, глубоко прятала чувства и переживания, никому не показывала себя настоящую – разве что Малышу. И Хохол, которому она доверилась, готов был порвать любого, кто только посмел бы подумать о том, чтобы причинить ей зло. И рвал. Он готов был лежать у ее ног – только чтобы быть рядом. Терпел ее любовников, ее тяжелый характер – и в конце концов сумел получить ее всю в единоличное, так сказать, пользование. Но, как оказалось, ошибся. Часть ее души все равно принадлежала погибшему Малышу – что бы при этом ни говорила сама Коваль. И почему-то сейчас воспоминания об этом стали особенно острыми и болезненными.

– Выходить-то будете или еще покатаемся? – прервал его размышления голос таксиста.

– Что, приехали уже? – очнулся Хохол.

– Да. Вам во-он в тот дом, – таксист приоткрыл окно и пальцем показал на старую двухэтажку, в торце которой было подвальное помещение с вывеской «Тату-салон». – Извините, подъехать не могу – там двойная сплошная, а в объезд это километра два еще.

– Да ладно, не сахарный, не развалюсь, – отмахнулся Хохол, вынимая деньги.

Он перебежал дорогу, спустился в подвал и толкнул дверь. В уши ударила музыка – даже не музыка, а какофония звуков, почти животного рычания и металлического скрежета. «Староват я для такого искусства», – подумал Женька, морщась. Навстречу ему из глубины полутемного помещения двигался толстый лысоватый человек в хирургическом костюме.

– Вы ко мне? По поводу сведения тату?

– Ну, видимо, к вам.

– Проходите.

Женька двинулся за толстяком, на ходу оглядывая помещение. Оно состояло из нескольких комнат, в которых за стеклянными створками дверей угадывались очертания высоких хирургических столов. Стены украшали постеры, представлявшие различные изображения тату, места их нанесения и варианты цветовых решений. Гремела музыка, раздражавшая Хохла, но он терпел – неудобно с порога предъявлять претензии. Толстяк толкнул одну из дверей и пропустил его вперед.

– Раздевайтесь, надевайте бахилы и на стол ложитесь.

Хохол подчинился. Укрыв его сверху тонкой голубой простыней, толстяк взял правую руку и хмыкнул:

– Блатная музыка? Тяжко будет, площадь большая. Вы со всей руки хотите?

– Нет, только с кисти. – Расставаться с латинскими изречениями на предплечьях он не планировал, очень уж четко они отражали его сущность – «Я родился свободным – и хочу умереть свободным» и «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

– С одной? – уточнил толстяк, и Хохол сунул ему под нос второй кулак:

– А сам как думаешь?

Толстяк отпрянул:

– Думаю, что задал некорректный вопрос. Ну что – начнем?

– Ну давай, рискни.

Боль была такая, что у Хохла мутилось в мозгу. Он даже не думал, что на свете вообще бывает такая боль. Никогда прежде даже в самых жестоких драках, в стычках с ОМОНом во время тюремного бунта, в разборках со своими и чужими ему не приходилось испытывать такого. Когда все закончилось, и дым от жидкого азота, которым толстяк покрывал его руки, рассеялся, Женька взглянул на свои забинтованные кисти и пробормотал:

– А ты коновал, брателла.

– Что поделаешь… работа такая, – отозвался толстяк, помогая Хохлу встать и одеться.

Женька не помнил, сколько денег отдал, как дошел до остановки и сел в такси, как назвал адрес. В машине он просто отключился, и водитель еле растолкал его возле Машкиного подъезда.

Приложить ключ к замку домофона он тоже не мог, пришлось набирать номер квартиры, но Марья, к счастью, видела его в окно и испугалась странного состояния. Открыв дверь, она стояла на пороге квартиры и ждала. Когда Женька буквально вывалился из лифта, Маша, шагнув к нему, потянула носом воздух и удивленно уставилась:

– Господи, я думала, что ты напился… Что с тобой?

И тут она увидела его забинтованные в «варежку» руки и ахнула:

– Что это?!

– Давай потом, а? – попросил он хрипло, и Машка сразу отстала, помогла снять куртку и, как ребенка, под руку, довела до кресла:

– Ты посиди, я постелю сейчас.

Она быстро разобрала диван, застелила его бельем и повернулась к Хохлу. Тот сидел в кресле, откинувшись назад, и тяжело дышал. Мышка метнулась к нему, дотронулась ладонью до лба и ахнула – он горел так, что даже градусника было не нужно. Кое-как она смогла перетащить его на диван, раздеть и укрыть простыней, потом быстро сунула под мышку термометр – просто на всякий случай, и достала из аптечки шприц и ампулы. Сделав жаропонижающий укол, Маша села рядом на диване и осторожно взяла забинтованную руку отключившегося Хохла. Повязка пропиталась сукровицей, прилипла и выглядела ужасно. Покосившись на Хохла с опаской, Маша решила сменить повязки. Открывшаяся картина шокировала даже ее, отработавшую в больницах достаточное количество времени, чтобы привыкнуть ко всякому. Руки Хохла напоминали с тыльной стороны два куска мяса без кожи. Глубокие ожоги, в которых виднелись сухожилия, напугали Машу. Она наскоро покрыла кисти Женьки слоем пантенола, прикрыла марлей и кинулась звонить приятелю-хирургу. Тот поворчал, но пообещал зайти и посмотреть – благо, жил по соседству.

Хохол бредил и метался на диване, Маша изо всех сил старалась удержать его, но весовые категории слишком уж различались. К моменту прихода доктора Мышка уже изнемогла от неравной борьбы и страха за состояние Женьки. Хирург, вымыв руки, снял марлю с кистей и не сдержался: