– Мама!

– А что, нельзя было говорить? – с невинным видом спросила Рут.

Поли-младший нашел спрятанный в кладовке поднос с десертами и набивал рот шоколадным желе, но прервался, чтобы крикнуть:

– У Фрэнки есть парень! У Фрэнки есть парень!

Фрэнки ухмыльнулась Рут:

– Не нужно извещать об этом весь город.

– Не собираешься же ты скрывать это от собственной семьи, – отмахнулась Рут. – Я рада, что ты нашла хорошего мальчика, и есть кому о тебе позаботиться.

Рут посмотрела на Бена:

– Зеда говорит, что он из очень хорошей семьи. Они занимаются газетами.

– Да, семья ничего, – пробормотала Фрэнки.

– Он лучше, чем тот, который у тебя был в прошлом году, да, Зайка? – спросил дядя Пол. – Я помню, что с тем было что-то мутное.

– В любом случае этот лучше, да, Заинька? – спросила Рут. – Зеда рассказала, что он хорошо с ней обращается. Он заботится о тебе?

– Мама, он не нянька.

– Нянька? Кто говорит о няньках?

– Ты говоришь так, будто я не могу без его присмотра.

– Я не это имела в виду, – отозвалась Рут, делая вид, что увлечена вымешиванием масла в картофельное пюре. – Я такая же феминистка, как и все. Я имею в виду…

– Что?

– Я не беспокоилась, пока Зеда была рядом с тобой. Но теперь ты там совсем одна, и мне приятно думать, что, если что, у тебя есть этот хороший мальчик…

– Ты постоянно меня недооцениваешь.

Рут покачала головой.

– Я тебя очень ценю. А теперь можешь отнести картошку на стол? Смотри, миска очень тяжелая.

Не видя Мэттью четыре дня и чувствуя, что ею пренебрегают, Фрэнки пришла к следующему выводу по поводу найденной в его рюкзаке распечатки: если Мэттью просматривал их переписку с Портером на ее ноутбуке, он не смог бы распечатать письма – разве что он переслал их на свой адрес для последующего использования. Фрэнки проверила папку с отправленными письмами, там ничего не оказалось. Разве что он их удалил.

Скорее всего, подумала Фрэнки, Мэттью увидел письма на ноутбуке Портера – но даже в этом случае он был бы вынужден переслать их себе. В любом случае, откуда бы он себе их не переслал, это было бы видно по адресу. Но на распечатках не было никаких признаков этого.

Итак, Портер отдал ему распечатки. Да, это наиболее очевидный вывод. Портер распечатал для Мэттью их переписку.

Но почему?

Может быть, это Мэттью заставил Портера извиниться перед Фрэнки? И потребовал, чтобы Портер принес ему копию письма с извинениями? Тем не менее Портер явно совершил акт неповиновения, пригласив Фрэнки пообедать с ним против воли Мэттью. Это бы объяснило, почему Мэттью был так недоволен. Согласно иерархии «бассетов», Мэттью должен был контролировать Портера, но тот показал, что не готов никому подчиняться.

Если бы Фрэнки сделала то, о чем ее просил Мэттью, и отказалась встречаться с Портером, Мэттью бы победил. Но она пошла на обед против его желания – и это укрепило позиции Портера. Хотя Фрэнки так и не рассказала Мэттью о предупреждении Портера, это приглашение делало его наименее верным из всех «бассетов». Возможно, он – самое слабое место «Ордена».

Следует это запомнить.

Хотя выводы ее и порадовали, в послепраздничные дни Фрэнки неприкаянно бродила по дому матери и подолгу смотрела в окна. Знание, что это Мэттью заставил Портера извиниться, давило на нее. Она съела слишком много брауни, и у нее заболел живот. Она открывала книги, но не могла прочитать дальше первой страницы.

Она мечтала, чтобы Мэттью позвонил. Но он так и не позвонил.

* * *

Следующее масштабное мероприятие «Верного ордена» состоялось в начале декабря. Оно заключалось в похищении Гуппи и замене ее большой садовой скульптурой в виде печального бассет-хаунда. К бассету прилагался пластиковый знак, изначально содержавший надпись: «Бодрствование – неприятное время, свободное от сна!» Теперь ее заменяла записка, тщательно заламинированная на случай дождя:

«Освобожденная от пут членами «Общества освобождения рыб», Гуппи проследует в свой дом на дне пруда, если не убедить ее вернуться посредством выкупа. Продолжение следует».

Требование выкупа, напечатанное на открытке с очаровательным бассет-хаундом, одетым в белый халат, было доставлено директору Ричмонду.

Раньше надпись внутри открытки гласила: «Пес с ними, с врачами. Выздоравливай скорее!»

Письмо требовало прекращения обязательных линеек в часовне по понедельникам.

«Гуппи полагает, что, хотя сами линейки не носят религиозного характера, их проведение в часовне подразумевает принадлежность учеников Алабастер к какому-либо течению христианства, что оскорбляет тех, кто исповедует буддизм, ислам, иудаизм или любую другую религию. Кроме того, обязательное посещение капеллы весьма неприятно тем, кто, как и сама Гуппи, предпочитает считать себя атеистом.

Гуппи защищает право учеников узнавать новости о спортивных мероприятиях, благотворительных инициативах и танцевальных вечерах без необходимости наблюдать большое изображение распятия. Даже для христиан недопустимо смешивать религиозное благоговение со школьными объявлениями.

Гуппи со всем уважением просит администрацию в дальнейшем проводить линейки в зрительном зале нового центра искусств.

Она с радостью вернется на свое место, как только условие будет выполнено».

Копии этого письма были доставлены во все почтовые ящики.

Ричмонд отреагировал организацией педсовета, на котором имела место серьезная дискуссия. Вопрос линеек в часовне поднимался и прежде, но традиция всегда оказывалась сильнее, чем горстка студентов нехристианских конфессий или атеистов, которые просили их перенести. Они быстро уступали перед напором Ричмонда, утверждавшего, что витражи с распятиями и Святыми девами составляли часть традиции, которой почти сто двадцать лет. А поскольку содержание линеек носило строго светский характер, никто не имел оснований возражать.

Студенты просили сделать посещение линеек свободным, и это действительно попытались осуществить в 1998 г., но количество присутствующих настолько сократилось, что никто не знал новостей и не мог участвовать в школьных мероприятиях и благотворительных акциях. С другой стороны, выросло количество учеников, попадавших в неприятности по утрам понедельников, пока все учителя были на линейке. Так что обязательное посещение часовни вернулось, и в двадцать первом веке еще никто не подвергал сомнению его необходимость.

Статуя появилась в Алабастер на третий год существования школы, и многие богатые выпускники вспоминали ее с ностальгией. Когда в 1951 г. она покинула свое место ради дома «бассет-хаунда» Хардвика, «старики» отреагировали на ее исчезновение едко и злобно.