Пепельная, любимица Гулимова, вспрыгнула на фонтан, попила, деликатно выгибая голову, потом соскочила вниз и прошла мимо Печигина, коснувшись походя его ноги. Он присел, осторожно протянул руку, и она дала ему себя погладить. Она была уже старой – в шерсти попадались седые волоски, зубы были гнилыми и неровными, а слишком большие для маленькой головы глаза смотрели с тяжёлой печалью. Народный Вожатый, вспомнил Олег рассказ певицы, случалось, плакал, лаская её. В красоте этой кошки действительно было что-то щемящее, изъян, делающий её еще более трогательной. Но ведь не до слёз же… Для этого надо было обладать недоступной Печигину остротой чувств. Когда-то Касымов читал ему из старой арабской книги наставлений правителям: повелитель должен быть настолько жестоким, чтобы усекновение главы преступившего закон было для него подобно убийству воробья, но при этом обладать такой мягкостью и милосердием, чтобы быть не в состоянии решиться даже воробья убить. Попробуй пойми такого повелителя! Нащупывая сквозь шкуру кошкины лопатки и рёбра, подвижные комочки мускулов, Печигин подумал, что его пальцы в точности повторяют движения Народного Вожатого, гладят то же тело, которое гладил он, так что сейчас Олег ближе к нему, чем когда бы то ни было. Кошка громко мяукнула, обернувшись на него, как будто пыталась что-то донести до Олега, потом ещё раз, досадуя на его непонятливость. Умей она говорить, она бы наверняка поведала ему о Гулимове то, чего не знал никто. Впрочем, и тогда бы он всё равно ничего не понял, потому что разговаривала бы она, конечно, по-коштырски. Если б только он знал язык, подумал Печигин, ему было бы гораздо проще… Взял с полки возле кровати небольшой, как раз помещавшийся в карман сборник Народного Вожатого, решив при случае попросить Зару прочесть ему стихи Гулимова в оригинале. Рыжая кошка, неуклюже плюхнувшись с кровати, подошла сзади и потёрлась о его лодыжку. Обернувшись на неё, Олег увидел, что она беременна. Пора было уносить ноги из этого кошачьего царства – Тимур с Зарой его уже, наверное, заждались. Когда закрывал дверь в спальню, в руке ещё сохранялось ощущение мягкости, гладкости шерсти, хрупкости кошачьего тела.

– Где ты пропадаешь? Сколько можно тебя ждать?!

Тимур от нетерпения раскачивался с носков на пятки, но Зара не упрекнула Печигина ни словом. По мраморной лестнице с прохладными на ощупь перилами спустились на пляж. Его участок, прилегающий к даче певицы, был закрыт для посторонних, так что на широкой полосе раскалённого песка не было ни души, только, отбрасывая струящуюся тень, колыхался на слабом ветру тент, под которым стояли шезлонги. Певица плавала у берега и, увидев гостей, вышла навстречу, вся закованная в блеск, как римский легионер в сверкающих латах. Предложила располагаться, угощаться фруктами, разноцветными соками в графинах на столе, шампанским из ведёрка со льдом. Касымов ещё заканчивал, отдуваясь, говорить ей свои витиеватые комплименты, когда сперва Олег, за ним Зара, не найдя сил дослушать, скинули одежду и вошли в воду.

Вода, наконец-то вода! Чужая человеку стихия, после коштырского пекла ставшая самой родной, самой желанной! Превращающая тело в единую воспринимающую поверхность, ни один сантиметр которой не остаётся без своей доли наслаждения прохладой, подкатывающего к горлу сжатым комком восторга. Парная сверху, она быстро остывала при погружении, похоже, со дна действительно, как говорил Олегу старик в поезде, били источники. Вставши в воде вертикально, он уже доставал ступнями до холодных слоёв. Хотелось туда, в глубину, в мутную придонную темноту, куда не доходит солнце, где идёт совсем другая жизнь, свободная от пекла снаружи. Печигин нырял, Зара за ним следом, и, оглядываясь на неё, он видел, как, утрачивая четкость, её тело рассыпается в зеленой воде роем мерцающих бликов. Выныривали, отфыркивались, выплёвывали воду, Олег смеялся над Зарой, хлопающей глазами, смаргивая мешавший видеть блеск с мокрых ресниц, и, глядя на него, она начинала смеяться тоже. Вышли на берег перевести дух, мгновенно обсохли, выпили по бокалу шампанского и хотели уже обратно, когда певица подозвала Олега. Показав на противоположный берег, она сказала, что там, напротив её дачи, летняя резиденция Народного Вожатого.

– А вон плывёт его яхта. Хотите посмотреть поближе? – Она протянула Печигину бинокль. – Вполне возможно, что он сейчас там. Если повезет, вы его увидите.

Олег навёл бинокль: по борту яхты с подносом в правой руке спешил человек в белом кителе. Достигнув кормы, он склонился, протягивая поднос лежащему на шезлонге полному мужчине в одних плавках. Неужели Гулимов? Лица было не разглядеть даже в бинокль, но в выжидающем поклоне человека в кителе было столько подобострастия, что предназначаться он мог лишь обладателю бесконечно высокого статуса. Впервые Печигин видел Народного Вожатого не на фотографии или телеэкране, а живьем, в обыденной, не рассчитанной на зрителя ситуации. Президент протянул руку и взял с подноса бокал, ещё два официант поставил на стол рядом с ним. Когда Гулимов поднёс свой бокал к губам, Олег почувствовал, что и у него в горле пересохло, и налил себе шампанского. Пока пил, думал о том, сколько биноклей устремлено сейчас на корму трехпалубной яхты и сколько (десятков? сотен?) рук непроизвольно потянулось в эти минуты к напиткам.

– Это он? – спросил Олег у певицы, возвращая бинокль.

Она перенастроила его под себя, вгляделась.

– Нет, что вы! Это даже не капитан – с капитаном я знакома. Наверное, один из его помощников.

– Но ведь если президентская яхта вышла в плавание, он должен быть на борту?

– Не будьте наивны. Это вовсе не обязательно. Его может даже не быть в летней резиденции. Где находится Народный Вожатый, не знает в точности никто и никогда, кроме тех, кто в этот момент с ним рядом. Но и они, скажу вам по секрету, вполне могут заблуждаться.

Ну что же, нет так нет. А жаль. Хотя, может, оно и к лучшему. Близость Народного Вожатого создавала бы ненужное напряжение – вдруг ему вздумалось бы нагрянуть в гости и, познакомившись со своим переводчиком, поинтересоваться, как продвигается его работа? А так этого можно не опасаться и спокойно расслабиться, хотя бы на день, хоть на несколько часов забыв о проклятом переводе, не желающем сдвигаться с мёртвой точки. Печигин налил шампанского певице, потом себе и Заре. Зара после каждого глотка поднимала глаза на Олега, точно спрашивала у него позволения на следующий. Она стеснялась певицы ещё больше, чем Касымова, и держалась как можно ближе к Олегу, при этом не решаясь его касаться, похоже, охотнее всего она спряталась бы ему за спину. Печигин заметил, что и сам в присутствии певицы избегает обнимать Зару. Это показалось ему смешным, он привлёк её к себе, она с благодарностью прижалась мокрым купальником и сохранявшей прохладу воды кожей. А Печигин поймал себя на мысли: что, если Народный Вожатый всё-таки сейчас в своей летней резиденции и занят тем, что рассматривает в такой же, как у певицы, бинокль дачу своей бывшей любовницы, пляж перед ней – и именно в тот момент, когда пальцы Олега гладят покрывшееся мурашками бедро Зары, взгляд президента сосредоточен на нём?

Касымов плескался у берега – он неуверенно держался на воде и не решался заплывать далеко. Сквозь прозрачную воду было видно, как он перебирает по-собачьи руками и ногами. Иногда Тимур садился на корточки, позволяя мелким волнам раскачивать себя, и расплывшаяся на его лице улыбка выражала блаженство освобождения от изнурительной тяжести тела. Наслаждаясь лёгкостью, он плавал на спине, широко взмахивая руками, поднимая уйму шума и брызг. Его живот, блестя на солнце, походил на огромный надувной круг, удерживающий его на воде.