быстро выгорал, и его требования напомнили бы проницательному человеку натужное тявканье щенка, пытающегося сравниться с волкодавом. Не переменив выражения, атаман повернул к царевичу мальчика, сдернув с его головы накидку, и, встретив его бессмысленный взгляд, Василий едва не оступился, что грозило ему немедленной гибелью. Это был недоумок, какие иногда рождаются среди обычных крестьянских детей и служат предметом или изощренных издевательств, или самой трогательной заботы, смотря по нравам, господствующим в деревне. Даже в пьяном угаре было невозможно перепутать его и Максима.

– Я из иного царства, – пролепетал паренек после того, как Федька шлепнул его пониже спины, словно мужик, подстегивающий ленивую лошадь. – Я послан Богом!

– Это что? – выдавил царевич. – Он же…

– Не тот, сказываешь? – помог ему Налим закончить. – Зато ты – тот! – Прежде чем Василий успел опомниться и понять смысл этих слов, атаман подскочил к нему, как обезьяна, и обвил рукой его шею. – Оружия при мне нет, только я тебе головку и так откручу, цыпленочек ты дормидонтовский! И твоя казна моей будет!

– Нет ее у меня! – прохрипел царевич; лицо его побагровело, а жилы вздулись так, что, казалось, вот-вот разорвутся, будто натянутые сверх меры веревки.

– Вот мы сейчас и сведаем! Я, коли вожу, то отваживаюсь!

Василий почувствовал, как два Федькиных пальца ткнулись в его локоть; он судорожно отдернул руку, будто от прикосновения змеиных зубов, но атаман тотчас накрепко прижал их снова. Силы царевича убывали: дергаясь в железных объятиях Федьки, он клонился набок, и было очевидно, что долго он сопротивляться не сможет.

Счет пошел уже на секунды.

Дикий крик, вырвавшийся из глотки Василия, был повторен многими из его подчиненных, ринувшихся к нему. Некоторые сделали распальцовки в отчаянной надежде, что невесть откуда появившаяся развилка поможет сохранить царевичу жизнь; другие палили напропалую, но страх угодить в царевича мешал даже самым метким стрелкам. Были и такие, кто кинулись в сторону, чтобы предупредить Петра, приближавшегося к Собачьим скалам, хотя совершенно не имели представления, какую ловушку ему уготовал атаман. На роже Федьки высветилось выражение злобного торжества: он прекрасно осознавал, что помощь не подоспеет вовремя, радовался, что все верно рассчитал, и готовился совершить последнее усилие над уже почти неживым царевичем.

Вдруг он ощутил резкую боль чуть повыше голенища.

Федька резко развернулся – больше от неожиданности. Его взор пересекся с испуганным взором мальчика, отступившего на шаг, и, видимо, даже не осознающего до конца, как он отважился на то, что сделал несколькими мгновениями ранее. Воспользовавшись тем, что хватка атамана ослабла, Василий освободился резким движением и кинулся вниз по тропинке. Федька бросился следом, но его нога скользнула, и он рухнул с многометровой высоты.

Все произошло так быстро и внезапно, что многие из подбегавших к скале даже не разглядели, что именно случилось. Однако Тимофей Стешин прекрасно разобрался в ситуации; он одним из первых оказался возле неподвижно распластанного на земле атамана и, склонившись над ним, произнес:

– Ну и прохиндей ты, Налим!

– Да! Я такой! – выдавил Федька.

Из его рта потекла густая кровь, и Стешин понял, что мука, которую сейчас превозмогает атаман, – смертная. Скрестив руки на груди, думный дворянин продолжил:

– В столице на тебя уже топор наточен, да, похоже, Господь удумал здесь расчет с тобой произвести. Что, оставил в пренебрежении мальчонку, не ожидал, что он лягнет тебя? А ведь он был весьма благодарен Василию, ибо мнил, что тот избавителем к нему явился, и хотел добром отплатить за добро.

– Ладно, не смейся, что боярские хоромы от копеечной свечи погорели, – глухо откликнулся Налим. Он закрыл глаза, и черная струйка, сползавшая по его щеке, не успела достигнуть земли. Солдаты рассыпались по округе, чтобы выловить Федькиных сообщников – для участи, которой не позавидовал бы и мертвый атаман. Человек десять осталось, чтобы помочь Василию. Это значило, прежде всего, что царевича надлежало поднять из грязной лужи, куда он плюхнулся, едва сбежав на ровное место, поскольку ноги отказались ему служить. Василий повис на руках, будто тряпка; его вновь усадили, уже на аккуратно разостланную ткань, и дали отхлебнуть водки из походных запасов. Только тогда царевич опомнился и ухватил за шиворот мальчика, спасшего его от гибели, который как раз не спеша спустился и теперь глазел на все происходящее с нескрываемым любопытством.

Мальчик даже не отреагировал; один из солдат низко наклонился к Василию:

– Царевич, паренек сей мне ведом. Он тутошний, деревенька его в девяти верстах, – служилый махнул рукой, обозначив направление, – а Федька его, видать, недавно похитил. Не из иного он царства, пусти юрода…

– Надо проверить!..

– Царевич…

– Надо проверить!!

Стешин, который не стал подходить к Василию и взирал на него издали, вновь перевел взгляд на Федьку, чье тело двое солдат начали забрасывать землей: рыть могилу они ленились, но не желали оставить прах хотя бы разбойника под открытым небом.

«А с этим подменным дитем мысль ты мне не худую кинул, – усмехнулся Стешин. – Пожалуй, как вернусь в столицу, молитву сотворю за упокой твоей грешной души с Никитой Гавриловичем вместе. Ты же, царевич Петр, недолго потерпи: видит Бог, ужо и в твоей слободе быть празднику!»

Глава 20.

Столкновение желаний

Шел второй день после того, как Василий покинул Собачьи скалы. Он ехал, по обыкновению, чуть впереди отряда; на той же лошади, ближе к ее голове, сидел мальчик, благодаря которому все обернулось совсем иначе, нежели предполагал Налим. Контраст между ездоками был столь разителен, что заставлял немногочисленных людей, попадавшихся в дороге, провожать глазами конников, а после почесывать бороду с недоуменной улыбкой. Мальчик выглядел вполне счастливым и беззаботным: ведь он находился в центре благожелательного внимания людей, гораздо более значительных, чем привычные для него крестьяне. Вдобавок он отправлялся в долгое и, по-видимому, чрезвычайно интересное путешествие. Василий же вздрагивал, стоило лесной птице издать громкий выкрик или хрустнуть ветке, попавшей под копыто: гибель сына и инцидент с Федькой окончательно расстроили его и так не слишком крепкие от рождения нервы. Ему, законному правителю царства, оно представлялось чужим и враждебным, точно ребенку – заброшенный ангар, куда он случайно забрел и где имел несчастье заблудиться. Иным и вовсе казалось, что он сходит с ума.

Подобным образом Василий повел себя и тогда, когда перед ним замаячили силуэты всадников, один из которых сразу поприветствовал царевича жестом, принятым при дворе. Василий узнал Петра; младший сын подъехал совсем близко и с минуту вглядывался в лицо мальчика.

– Недурная добыча, брат! – произнес он наконец.

– Что тебе надобно?

– Разговор до тебя имеется.

– Какой?

– О том здесь