Объединение градских мужей делало их практически непобедимыми. «Поди княже прочь, та нам еси не надобен», – говорили собравшиеся на городской совет-вече мужи[96]. И князь, как правило, даже не думал противостоять их воле, но собирал свои нехитрые пожитки и отправлялся восвояси. Силу объединения всех мужей, от князей до городских бедняков, понимали, по крайней мере в изложении летописцев, многие в трудные для Руси времена. В романе Дюма-отца «Три мушкетера» силу единства мужчин-воинов в жестоком мире выражал девиз: «Один за всех и все за одного». В 1147 году среди усобиц подобный девиз прозвучал по-русски, более точно: «Будем вси за один муж»[97]. Проблема была в том, что древнерусские мужи, подобно французским дворянам XVII века, прекрасно понимая свое корпоративное преимущество, в то же время считали долгом силой отстаивать свои достоинства и права против всех других мужей.

Как и сегодня, взрослый и физически крепкий мужчина признавался окружающими «настоящим мужчиной», когда он вел себя «по-мужски», противопоставляя силу любому насилию. «Русская правда» в самой ранней ее части, «Правде Ярослава» (1016), рисует мужское общество, в котором на вторжение в личное пространство – хоть вырывание бороды, хоть утыкание пальцем – незамедлительно следует ответ: удар мечом, топором или подвернувшейся под руку лавкой. Ярослав Мудрый (а потом его сыновья) пытался заменить штрафами господствовавшую при его прабабушке Ольге мужскую месть за оскорбление, кражу или порчу имущества. За убитого мужа правом была кровная месть его родственников, недаром носивших гордое имя мужей.

Женщины и дети находились за широкой спиной мужа – отца, брата, мужа, тестя и других взрослых мужчин их рода. В обществе, где обидчика положено по закону избить или рубануть топором[98], слабый имел лишь те права, которые давались ему силой сильного. Поэтому ни о каком наследовании от отца к сыну не могло быть и речи: после смерти сильнейшего в семье роль главного мужа переходила к старшему, к брату почившего мужа или другому взрослому, матерому родственнику, готовому ответить ударом на удар. Взять женщину силой было правом мужа, которое никто не оспаривал. За исключением другого мужа, претендовавшего на ту же жену, и мужей ее рода, которые по праву обязаны были ее защитить[99]. Рискну предподожить, что так было и среди смердов. Относительно мирное «умыкание» девиц по согласию из другой верви гарантировалось сравнительным равенством сил соседних вервей. Но даже смерды «имели по две и три жены», – рассказывает «Повесть временных лет». «Умыкание» девицы по ее согласию означало уважение к ее верви, а не к девице. Мужчина мог проявить такое уважение к соседям столько раз, сколько мог и хотел. Воля женщины мало что значила при господстве силы.

Характерный пример – спор внуков княгини Ольги, князей Ярополка Киевского и Владимира Новгородского, за Рогнедь, дочь князя Рогволода Полоцкого. Рогнедь согласилась пойти за Ярополка и отказала Владимиру. Тогда Владимир с большим войском пошел на Полоцк, «и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его Рогнедь взял себе в жены; и пошел на Ярополка»[100]. Победив, он взял себе и беременную жену брата, пленную гречанку. При таком способе близкого знакомства женщин у сильных и удачливых мужей было много. Добычу они не привыкли бросать – кто-то становился у русов-язычников женами, кто-то наложницами, но всех надо было обеспечивать. Владимир, например, расселил множество своих жен и сотни наложниц по разным селам: и к хозяйству ближе, и навещать проще.

Другой пример говорит нам, что лихость в обращении с женщинами проявляли не только князья. В 1016 году Ярослав Мудрый, разбив войско брата Святополка, держал своих наемников-варягов в Новгороде. «И начали варяги насиловать замужних жен», то есть оскорбили права их защитников-мужей. О насилии над девицами, заметьте, ничего не говорится, как будто это было в порядке вещей. Согласно «Повести временных лет», интимное знакомство девиц с парнями происходило на Руси везде, кроме района Киева, на весьма легкомысленных игрищах, так что «защищать девичью честь» родственники были не обязаны.

Браки заключались по согласию и с помощью силы, а идея невинности язычникам была незнакома. Другое дело, покушение на женщину «за мужем», то есть на собственность и честь этого мужа. Насилие вызвало столкновение варягов и градских мужей. Летописец выделяет только главное событие. «Сказали новгородцы: “На это насилие мы не можем смотреть”. И, собравшись ночью, иссекли варягов в Поромоновом дворе»[101].

Целое войско ничего не смогло противопоставить разгневанным мужам. Что могла противопоставить им вдова?

Похороны

Теперь становится почти понятным положение Ольги, муж которой был убит вместе со всеми знатными мужами его дружины, среди которых у княгини могли найтись защитники. Древлянские мужи, представлявшие могучий племенной союз славян с центром в городе Искоростень, были вправе делать с ней, что хотят. Заступиться за одинокую женщину было некому. Титул для человека в юбке не значил ничего.

То, что я называю Ольгу княгиней, проявляя почтение к будущей основательнице Русского государства и равноапостольной святой, не должно вводить читателя в заблуждение. Автор Древнейшего сказания в конце X века и составитель Начального свода в конце XI века писали о выдающейся женщине просто «Ольга», без всяких титулов. Обращение от древлян: «мы пришли, княгиня» появилось только в «Повести временных лет» в начале XII века, когда потомки Ольги прочно держали в своих руках власть по всей Руси. А указание на «княжение Ольгино» вошло в русское летописание уже в Новое время, ибо неформальный характер ее власти был непонятен русским людям XVI века. Публичная, тем более политическая роль женщин в обществе сильных мужей X века была близка к нулю[102]. Это прекрасно осознавал младший современник Ольги, автор Древнейшего сказания, творивший при ее внуках. Эпичность подвига беззащитной женщины привела его в такой восторг, что этот достойный муж, выразивший в своем сказании вполне мужскую, даже воинскую точку зрения на женщин, заложил в древнерусской литературе основу… мягко говоря, трепета перед женским умом[103].

Древлянские мужи проявили удивительную для того времени сдержанность, «добром» пригласив Ольгу замуж за их племенного князя Мала. Но, разумеется, отказа или просто недовольства ничьей женщины мужи бы не потерпели. Здесь мужская сила драматически столкнулась с тем, что вызывало глубочайший ужас наших могучих, но простодушных предков – с женским умом. Ольга похоронила древлянских мужей заживо… с их согласия!

Древляне, готовые к применению насилия, были настолько сражены любезностью приема, который оказала им Ольга, что не обратили внимания на понятные нам сегодня нюансы. Они услышали предложение лечь в ладье спать, «величаясь», – и нисколько не обеспокоились. Как же они не заметили очевидного: что