Вера замерла. Голова Юры лежала у нее на плече. Она не слышала, как он зашел в комнату, и теперь боялась пошевельнуться, чтобы не смущать его. Но Юра и не думал смущаться, а поудобнее устроил подбородок на ее плече, почти прикасаясь губами к ее уху, и она так и осталась стоять с изогнутой шеей.

– Ну ладно, давай вместе смотреть, духовно развиваться, так сказать. Короче, Трифонова мы все знаем, даже Петров, он его уважает, хотя и не всегда одобряет, там имеют место пессимистические настроения, ну и всякие там рефлексии, недостойные советского человека, а вот Пильняк – его бы Петров точно не одобрил, это тебе не социалистический реализм и даже не Трифонов с Бондаревым, а вот мать его любит, она говорит – он изображает жизнь не в ее положительном, а в ее стихийном развитии, и главный герой у него – это слепая воля истории, и побеждает в этой жизни самый сильный, ловкий и умный. Ей Пильняка бывший однокурсник достал, в «Березке» купил, за валюту, а мать говорит – правильно, что его в «Березке» продают, нечего народ такими книгами с толку сбивать; и потом, они ведь и не поймут ничего. Пильняк – это только для первой категории, ну, может, еще чуть-чуть для второй, ой, Вер, извини, ты не в курсе, ну, в общем, у них своя литература, пускай читают соцреализм, Гладкова там, Шолохова с Фадеевым, короче, как Петров учит. Слушай, а ну их к черту, все эти книги, пошли кофе пить, а то остынет…

Юра убрал подбородок с ее плеча и вытащил из-за стеклянной дверцы бутылку коньяка. Разлил по кофейным чашкам, сел на диван и пару раз похлопал по нему, призывая Веру сесть рядом. Потом вдруг опять вскочил, выбежал из гостиной и вернулся с коробкой конфет.

– Какой праздник без шоколада?

Вера сунула в рот конфету, отпила кофе, поперхнулась коньяком и засмеялась.

– Ну, как тебе фильм?

– Вери гуд, – сказал Юра, – особенно конец.

– Это когда их яйцом кормят с ложечки?

И Вера опять засмеялась. Польская комедия была про планету женщин, во главе которой стояли три феминистки-инквизиторши. Мужчинам туда вход был воспрещен под страхом смертной казни. Но трое смельчаков в женской одежде проникли на планету и в конце концов свергли инквизиторский триумвират, после чего занялись перевоспитанием женщин, открывая им всевозможные радости жизни. В финальной сцене три героя учили девушек правильно есть сваренные всмятку яйца.

– А теперь возьмем чуть-чуть сливочного масла, щепотку соли, соединим это все с нежнейшим, мягчайшим желтком, положим в ротик и м-м-м, получится большое удовольствие, – сказал Юра, глотнул кофе и сразу плеснул в чашку коньяка.

– А как старые крысы завизжали, когда у этого рыжего сполз парик? – давясь от смеха, сказала Вера.

Юра кивнул и поставил на журнальный столик пустую чашку.

– А фильм-то серьезный, между прочим. Ведь он о свободе, а это… За нее миллионы гибли и будут гибнуть, но никто толком и не знает, что это такое. Вот все кричат: «Требуем свободу, давайте нам свободу, мы самые свободные люди на земле», как будто это что-то прекрасное, возвышенное… а вдруг это наоборот, мерзопакость какая-нибудь типа чертика в шкатулке – нажимаешь на кнопку, ждешь и думаешь, сейчас выскочит что-то красивое, интересное, а оттуда вдруг р-раз – и страшенная рожа с рогами, и серой воняет, как в аду…

Он уже перестал смеяться и теперь пристально смотрел на Веру. Глаза его блестели странным блеском. Ей стало не по себе. Она хотела хлебнуть коньяка, но в чашке ничего не оказалось.

– Вот ты, Вера, считаешь себя свободной?

– Я? А как же? У нас в стране все свободны, значит, и я.

– Нет, ты мне не штампами отвечай, мы не у Петрова на уроке. Вот, я например, еще не свободен, но обязательно буду. Только все это не так просто, понимаешь, я имею в виду, просто так никто свободным не станет, для этого нужно чем-то пожертвовать, ну типа, мы за ценой не постоим, но уже за свою личную, индивидуальную свободу, без которой превращаешься в раба. Как ты думаешь?

– Да не знаю я, что ты вообще имеешь в виду.

– Ну хорошо, а ты веришь, что свободными могут быть все? Или, скажем, что все ее достойны? Вот я, например, не верю. Я вообще думаю, что большинству эта самая свобода пофиг, им лишь бы пожрать, выпить и телик посмотреть, ну и хорошо, нам же ее больше останется… – Вдруг Юра засмеялся, как будто только сейчас увидел растерянное Верино лицо, и хлопнул ее по коленке. – Ну ладно, не буду тебя больше мучить, Чижик. Давай лучше покормлю тебя, как в фильме.

– Чижик? – Вера опять засмеялась.

– Ну ты так здорово поешь. Вот был аншлаг, когда ты Золушку изображала.

Он вытащил из коробки круглую шоколадку и поднес ее к Вериным губам. Она отшатнулась, но он шутливо провел конфетой по ее губам и, улыбаясь, сказал:

– Откройте ротик, расслабьтесь, и вы получите большое удовольствие. Ну, вот и молодец, умница, давай за маму… учись наслаждаться жизнью, Чижик.

Конфета уже расплавилась, и шоколад потек в горло, а Юрины пальцы все ерзали вокруг ее языка. Он тяжело задышал, и на его красивом лице появилось страдальческое выражение. Когда он сильно надавил ей пальцем на язык и стал водить им по нему, Вера замотала головой, а он засмеялся.

– А ты кусни, не бойся, давай, покажи свои зубки, Чижик, я тебе еще конфетку дам.

Тогда она осторожно сжала зубы, чтобы не сделать ему больно, и куснула его, и он сразу замолчал, прикрыв глаза, а потом сунул ей в рот шоколадку и вдруг она почувствовала его пальцы у себя под юбкой, и он стал валить ее на диван. Он больно, почти злобно прижимался ртом к ее шоколадным губам, пальцы под юбкой поползли наверх, оттянули колготки и подступились к трусам, залезли под них и стали ощупывать ее. Грубо, как будто проверяли на прочность.

– Мне больно, Юра, пусти.

Но он уже резко сунул в нее палец, так что она вскрикнула от боли.

– Да тише ты.

– Здесь же никого нет. Ой, Юра, я еще ни разу…

– Ты же сама хочешь, Чижик…

– Хочу, но не так.

– Не так, значит, ну тогда…

Он вытащил палец и стал стаскивать с нее трусы; боль отпустила, и она приподняла попу, чтобы помочь ему.

– Осторожно, Юра, пожалуйста…

Он молча возился с джинсами, опустив голову, волосы свисали, так что она не видела выражения его лица, как вдруг из коридора донеслось громкое мычание. Вера вскочила и судорожно натянула на коленки юбку.

– Что это???

Не отвечая и не глядя на нее, Юра торопливо застегивал джинсы и уже бежал к двери. Прежде чем закрыть ее за собой, он оглянулся.

– Сиди здесь, я сейчас приду.

Где-то в коридоре хлопнула дверь, она услышала его голос, а потом все затихло.

Вера встала, натянула трусы и колготки, но не села на диван, а осталась стоять у столика. По телу у нее пошла дрожь, хотя лицо пылало от пережитого возбуждения, которое так неожиданно оборвали странные, нечеловеческие звуки. Она взяла коньяк, отпила прямо из бутылки и увидела на стекле коричневые следы. Вера обтерла горлышко и стала лихорадочно вытирать рукой рот, чтобы никто не подумал, что она без спросу съела чужой шоколад в этой красивой и непонятной квартире, где читали загадочные, свободные книги и где она сегодня вечером впервые в жизни услышала запах мечты, который каждый день вдыхал в себя золотой мальчик. Юра все не возвращался, и Вере стало не по себе. В ушах опять зазвучало давешнее мычание. Она взяла с дивана сумочку и пошла к двери. В коридоре было тихо. Вера хотела позвать Юру, но почему-то не решилась, как будто, громко произнеся его имя, она бы нарушила какое-то неизвестное ей, но очень важное правило, которого придерживались в этом шикарном доме. Поэтому она стала бродить от одной закрытой двери к другой, прикладывая к ним ухо. Наконец за одной из них она услышала какое-то движение, слабое дыхание жизни, почти беззвучное, но явственное. Она стала осторожно опускать ручку двери и так же осторожно приоткрыла ее. Спиной к ней перед кроватью сидел Юра. Она приподнялась на цыпочки, чтобы увидеть, кто лежал на ней, а потом, движимая любопытством, сама не заметив, сделала несколько шагов и очутилась лицом к лицу со страшной старухой в зеленом платочке, которая, повернув голову набок, не отрываясь, таращилась на нее белыми, слепыми глазами. Вера вскрикнула, и Юра обернулся.