Мать встала с дивана и прошла к бару.

– Нет, тут надо что-то покрепче.

За спиной его зазвенело, забулькало, и вот мать уже садилась обратно с хрустальным стаканом в руке.

– А какую он устроил сцену у Галкиных! Конечно, Митя Галкин мерзкий тип, но все же это давно знают. И потом, он же его начальник, черт возьми. Ну, в общем, тот выпил и завел свою любимую песню про малые и великие народы, что кое-кто должен быть кое-кому благодарен, а не качать права, и что, между прочим, наш великий Петр уже триста лет назад выиграл вас в карты у шведского короля, так что налицо историческая необходимость, и тут отец побледнел весь и вдруг говорит мне, громко так, на всю комнату: если историческая необходимость и дружба народов, зачем тогда надо было треть населения острова вывозить… я его таким никогда не видела. Галкин в шоке, только сидит глазами хлопает, но тут, слава богу, его жена, ты, может, помнишь ее, хохлушка, вся в золоте, домохозяйка и полная дурища, он ее откуда-то из Сум вывез супы себе варить, говорит: «Ну что ты, мол, Андрюша, – ей что Индрек, что Андрей, – не понимаешь, что ли, то ж были классовые враги, вот их на перевоспитание и отправили, а потом они все вернулись, a у тех, кто помоложе, там уже и детки успели народиться и стали жить себе потом дальше в дружбе народов, вон какие колхозы построили, гордость всей страны»… Все, конечно, в хохот от такой святой простоты, а я в очередной раз подумала, что Библия все-таки великая книга, блаженны нищие духом.

Мать курила, запивая дым коньяком, потом встала и, приоткрыв пошире форточку, опять прошла мимо бара, захватив бутылку.

– Он ездил на этот проклятый остров, Юра, и не один раз, и ничего мне об этом не сказал. Ни слова. Я это уже потом из него выудила, когда мы от Галкиных возвращались. Ну настоящий эстонец, всё в себе, как их валуны. И что ему там было надо?

– Их поймали, мам?

– А? – Мать очнулась от своих мыслей, посмотрела на него отрешенным взглядом и неопределенно покачала головой. – Так тогда надо весь остров сажать.

– Ты о чем?

– Да о том, что круговая порука, они там наверняка все в этом участвовали, ну, помнишь, как в «Восточном экспрессе» Агаты Кристи, где весь поезд мстит убийце, в общем все, буквально, в том числе и эти самые детки, которые, по словам Галкиной, где-то там народились на Востоке. Потаповой просто не повезло, что ее отец участвовал в операции по выселению. Вот тебе и дети за отцов не отвечают. Еще как отвечают, еще как… Впрочем, все это уже было. А ветеран МГБ Потапов, между прочим, жив… не завидую ему.

– А зачем отец туда все-таки поехал?

Но мать, не слушая его, дальше развивала свою мысль, изрядно помогая себе коньяком.

– Конечно, кого-то посадят, алкоголика какого-нибудь или местную шпану, у нас признания добиться – это в два счета, ну, чтобы народ успокоить, а может, просто замнут дело, уже заминают, кстати. А отец что-то узнал, но молчит; сказал только, что там в порту такое творилось, что и миллиона поклонов не хватит. Его уже предупредили, чтобы не лез дальше, это уже не его, а чекистов дело, а он все никак не успокоится, историческая правда ему понадобилась, душа его, видишь ли, замучила, национальные чувства покоя не дают. Как же это так, что он, чистокровный эстонец, и всю свою сознательную жизнь проработал в карательных органах, которые притесняют его же народ…

У матери уже слегка заплетался язык, и ему было странно и непривычно видеть ее такой – ослабевшей, нервной, плохо знающей, что делать. А еще было странно, что все ее знание жизни, опыт, оптимизм, энергия, честолюбие, ум и связи оказывались бессильными перед чем-то таким неопределенным и незримым, перед тем, что она с презрением, за которым проскальзывала растерянность, называла душой и что не давало покоя отцу, гнало его на этот проклятый остров, заставляя рисковать головой и карьерой.

– …Я для него вдруг чуть ли не враг номер один, ты представляешь? Я! Я, видишь ли, и понятия не имею, что они здесь все пережили, и поэтому не имею права влезать в их дела, а вот еще как имею, еще как, Юр, да ты меня слышишь?

Она поставила стакан на столик и теперь внимательным и совершенно трезвым взглядом смотрела на сына, выпрямившись в кресле.

– Ну, не слышишь и правильно делаешь. Мы с ним сами разберемся. Ты меня знаешь. А ты что, опять у бабушки сидел? Да? Нет, ты, конечно, молодец, что так о ней заботишься, но… как там, кстати, твоя Вера?

Юра повел плечами и поднялся.

– Ковалева. Да ничего вроде.

Мать опять взяла стакан и сказала ему в спину, что если надо, то пусть он приводит ее сюда, никаких проблем, а если очень надо, то они с отцом могут уйти на весь вечер, – но он уже закрывал за собой дверь.

Юра увидел Коломийцева на следующий день, за три дня до вечера. Тот стоял у школьного крыльца и преспокойно курил, как будто никакого Петрова и в помине не было. На нем была бежевая дубленка, шикарная и чуть поношенная, как на фарцовщиках, промышлявших у центральной гостиницы. Он был без шапки, и на его жесткие темные волосы хлопьями падал снег. Коломийцев потряхивал головой и время от времени смотрел наверх, в ослепшее снежное небо. Прежде чем подойти к нему, Юра еще немного помешкал за стеклом в холле. Хотя Леша стоял к нему боком, он был уверен, что тот давно заметил его и теперь терпеливо ждет, великодушно давая ему время собраться. Юра дождался, пока народ не вывалился из дверей и не рассыпался по снежным улицам за школьной оградой, и тогда вышел. Он молча встал рядом с Коломийцевым, и тот, еще не поворачивая головы к нему, сказал:

– Вот и зима.

Юра обвел взглядом школьный двор.

– Здесь будем говорить?

– Почему бы не здесь? Мне скрывать нечего, – ответил Леша, – но если я тебя компрометирую, то можно и в подвал пойти…

Он бросил окурок в снег и вопросительно посмотрел на Юру, который замотал головой.

– Ну как там дядя поживает?

– С дядей все в порядке, – ответил Леша, – ты меня вызывал, чтобы о дядином здоровье говорить?

– Сам знаешь, о чем.

– Ну, допустим, знаю, а ты все-таки напомни на всякий случай.

Юра видел, что Коломийцеву весело вот так стоять здесь, у крыльца школы, откуда его выперли за неуспеваемость и недостойное поведение, в вызывающе шикарной, хоть и поношенной дубленке с плеча заезжего финна, небрежно помахивая незажженной сигаретой, с поблескивающими от снега волосами. Не дожидаясь ответа, Леша кивнул в сторону холла.

– Ну а как там моя бывшая английская школа поживает? Как наше новое поколение строителей коммунизма, гордость и светлое будущее нашего прекрасного города?

– С английской школой и новым поколением тоже все в порядке.

– А как наш Чижик себя чувствует? Не простудила горлышко?

Леша говорил совершенно серьезно, и на его лице даже появилось озабоченное выражение. Он опять закурил и, стряхивая пепел в снег, то и дело исподлобья поглядывал на Юру шальными глазами.