Такое же бесстыдное продолжительное осквернение священных кровных уз было в центре его описания «Лоренца Шроппа, мельника из Лихтенау, который 22 года работал на мельнице своего двоюродного брата, воруя у него пшеницу, но, по его собственным словам, он заработал» только [!] «около 400 флоринов» (восклицательный знак добавлен автором) – значительная сумма денег даже в течение более чем двух десятилетий[250]. «Сколько стоит честь или порядочность?» – таков невысказанный вопрос озадаченного палача.

Всегда идентифицируя себя с жертвами, Майстер Франц испытывал наибольшую симпатию к людям низкого статуса, которые подверглись насилию со стороны тех, кто наделен властью и доверием. Нападения на детей наполняли его сильнейшим отвращением и негодованием. На фоне прочих лаконичных записей начала дневника Франц детально описывает ужасное нападение Ганса Мюлльнера (он же Литейщик), «который изнасиловал девочку 13 лет, забив ей рот песком, чтобы она не кричала». Франц передает свой шок, вызванный подобным предательством детского доверия Эндресом Фойерштайном, перечисляя возраста пяти девочек, которых юноша изнасиловал в частной школе своего отца (шесть, семь, восемь, девять и двенадцать лет), и подчеркивает, что «двух среди них он так [сильно] повредил, что они не смогли прийти в себя [и] городские повитухи долго лечили [другую], уверенные, что она умрет». Чем более возмутительно преступление, тем более точным становится Франц в отношении возраста жертвы, как, например, в описании крестьянина, который «пытался изнасиловать девочку 3,5 лет [но] вошла мать и помешала ему»[251]. Палач отмечает с удовлетворением, что он неоднократно щипал огненными щипцами разбойника Георга Таухера, который ворвался в дом и «убил сынишку трактирщика… перерезав ему шею и горло, [и] забрав деньги из ящика для денег», а спустя годы совершает столь же мучительную казнь Георга Мюлльнера (он же Тощий Георг), который вместе со своими спутниками ночью ворвался в дом крестьянина, перерезал ему горло и «напал на сына того же крестьянина (которого отец спрятал в печке), ударив его ножом в бедро и много украв, а сын крестьянина умер восемь дней спустя»[252].

Помимо жестокого злоупотребления детской доверчивостью и невинностью, сочувствующего палача беспокоила неестественная разница в возрасте между преступником и жертвой. Сначала он оговаривает, что Габриэль Херольдт «был портным, гражданином и надзирателем Лягушачьей башни здесь, в Нюрнберге, [и] человеком преклонного возраста», прежде чем в целом описать преступление Херольдта, а именно то, что «он жестоко изнасиловал Катерину Райхлин, которая находилась под его надзором в качестве заключенной и совершил разврат с ней. Годом ранее он несколько раз пытался силой совершить разврат с 13-летней девочкой, но не мог отнять у нее честь из-за ее юности»[253]. Это же является и последним доводом против лжеца и самонадеянного мужчины Кунрада Крафта, который обманом завладел деньгами подопечных детей, и по той же причине вполне уместно казнить плотника Георга Эглоффа «за умышленное убийство его ученика, который был должен ему 9 флоринов, плотницким напильником в буковом лесу»[254].

Насилие в отношении детей в любой форме было слишком жестоким, чтобы Майстер Франц мог его простить, но насилие над собственной плотью и кровью оставалось для него совершенно непостижимым. За всю свою долгую карьеру Франц казнил 20 женщин, обвиненных в детоубийстве, и в каждом случае он проявлял особую чувствительность к ужасу неестественного поступка. Чаще всего он ссылается на то, что мать «сжимает [ребенку] маленькую шею» или «ломает маленькую голову», а в одном случае «смертельно ранит [мальчика] ножом в левую грудь»[255]. Как и в описаниях злобных грабителей, противопоставление невинности и жестокости остается неизменной темой и здесь. Он наглядно воссоздает картину того, как Доротея Мойелин «засыпала рот землей и сделала своей рукой могилу, в которой она похоронила сопротивлявшегося ребенка». Другие «бессердечные матери» кажутся не менее жестокими: Маргарита Марранти родила ночью возле сарая у реки Пегниц, и, «как только [ребенок] пошевелил руками и начал бороться, она бросила его в воду и утопила». Ужасные способы убийства включали захоронение в амбаре, запирание в сундуке, закапывание в куче мусора или, что самое шокирующее, выбрасывание живьем в уборную[256]. Участвуя в допросах, которые иногда сопровождались пытками, палач знал, что многие из этих женщин были эмоционально или психически нестабильны, особенно убийцы детей уже в возрасте, такие как Анна Штрелин и Анна Фрайин. И все же он не делал вид, что обеспокоен вопросами медицинской или юридической правомочности. Вместо этого Шмидт был охвачен гневом на ужасающую Штрелин, которая «преднамеренно убила своего собственного ребенка, мальчика шести лет, топором», лишь в последний момент пощадив других своих четверых детей[257].

Нападения на стариков и больных также оскорбляли чувство основополагающего социального доверия Майстера Франца, как это было бы с любым человеком в любом обществе. Нетрудно представить его шок от нападения двух пьяных подмастерьев на «80-летнюю женщину» в попытке ее изнасиловать или других инцидентов с применением насилия к пожилым жертвам[258]. Франц удивлен, но доволен тем, что Ганс Хофман, уже шесть раз изгнанный из Нюрнберга, «был пойман на краже одежды у заразных людей в Лазарете… и Достопочтенный Совет распорядился, чтобы приговор зачитал перед Лазаретом городской пристав, после чего он был затем выведен из Лазарета и казнен здесь, в Нюрнберге, веревкой». Такая процессия, как подчеркивает палач, «никогда раньше не случалась». Однако через неделю, 21 октября 1585 года, четверо воров были повешены за преступление, связанное с проникновением в дома недавно умерших людей, и всех, кроме одного такого преступника, в последующие годы казнили аналогичным образом[259]. Никаких столь тяжких последствий для осужденного вора и прелюбодея Хайнца Тойрлы не последовало, но Майстер Франц отмечает свое личное отвращение к нему, ведь «у него родился ребенок от бедной служанки, у которой не было ног»[260].