Опытному Майстеру Францу не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу: цирюльник Ганс Хайландт был «очень дурного нрава». Незадолго до обезглавливания 15 марта 1597 года Хайландта осудили за особо хладнокровное убийство, о котором подробно рассказывает его палач:

В этом рассказе обнаруживаются все признаки подлости, которую Майстер Франц осуждал более всего: хладнокровное убийство ради денег, предательство доверия как юноши, так и его хозяина, трусливая засада и преднамеренное осквернение трупа. Этот рассказ также имеет признаки литературного приукрашивания, что резко контрастирует с краткими дневниковыми записями времен молодости Шмидта. Теперь палач среднего возраста начинает с того, что обозначает место действия, намеренно рисуя спокойную картину – три друга, останавливающиеся в полночь на перекус у источника под открытым небом, – чтобы усилить шок читателя от насильственного акта, который последует дальше. Он передает абсолютное вероломство этого поступка, выбирая детали, которые усиливают контраст между добром и злом: юноша с готовностью делится своим провиантом и невинно расчесывает волосы, пока Хайландт отравляет еду. Удар по голове, восклицание юноши и его мгновенно перерезанное горло – все это живо воссоздает момент жуткого насилия. Безусловно, Майстер Франц не был литературным гением – реплики персонажей («ай») могли быть и получше, – но ко второй половине своей жизни он явно начинает пользоваться воображением, когда живописует виновных и преступления, с которыми сталкивается. Что наиболее важно, он начинает в письменной форме исследовать мотивы поступков, которые в ранние годы попросту объяснял дурным характером или вообще не задумывался над ними.

Почему люди жестоко поступают друг с другом и почему Бог это допускает? Францу не нужно было быть богословом, разбирающимся в доктринах теодицеи и Божественного провидения, чтобы задуматься о кажущейся случайности человеческих страданий и смерти или несовершенстве правосудия. Как исполнитель этого правосудия, он мог получить некоторое удовлетворение от возмездия и, возможно, даже от искупления вины злодеев, но давно понял, что утешение, которое получали жертвы, выжившие родственники или друзья погибших, было недолгим, неполным, а часто даже иллюзорным. К 46 годам он уже провел почти три десятилетия, погруженный в темную сторону человеческого существования, и часто был вынужден прибегать к насилию и самообману на допросах и в процессе наказания тех людей, которых удалось поймать. Постоянно подвергаясь воздействию жестокости и страданий, Франц, как и любой служитель закона, должен был либо в известной мере от всего отрешиться, либо отказаться от личной веры, чтобы иметь возможность трудиться в течение стольких лет. Источник его внутренней силы, помимо самой решимости восстановить честь семьи, остается самой неуловимым аспектом личности этого человека.

В дополнение к душераздирающей работе у Франца Шмидта были и другие причины с возрастом стать более пессимистичным, ожесточенным и даже циничным. Несмотря на экономическое благополучие, обеспеченное им на всю жизнь, и даже гражданство, он и его семья все еще страдали из-за отторжения респектабельным бюргерским обществом как напрямую, так и косвенно. Но, едва успев начаться, новый век обернулся для Франца еще большей трагедией. 15 февраля 1600 года, во время самой холодной зимы в Нюрнберге, очередная вспышка чумы унесла 16-летнего Йорга, старшего из выживших сыновей Франца. Пять дней спустя можно было увидеть похоронную процессию сраженной горем семьи Шмидтов, которая двигалась в сторону семейного участка на кладбище Св. Роха. Гроб Йорга несли его одноклассники из латинской школы Св. Эгидия. Всего три недели спустя умерла 55-летняя Мария, жена Франца на протяжении 20 лет, вероятно из-за той же эпидемии, которая унесла ее сына и еще более 2500 жителей округи. На этот раз «несколько соседей [Шмидта] добровольно, из лучших побуждений» помогли отнести гроб на кладбище, невзирая на то бесчестие, которое могла принести им эта последняя дань уважения. Возможно, такая чуткость, такие давно искомые Францем признаки общественного признания слегка смягчали силу ударов судьбы, сыпавшихся один за другим. 12 марта 1600 года у свежих могил жены и юного сына стоял 46-летний вдовец, оставшийся с четырьмя детьми в возрасте от трех до 13 лет[284].

Влияние этих двух потерь, конечно, было ошеломляющим, но осиротевший отец и муж не оставил о нем свидетельств; в дневнике вообще нет личных записей. Какими бы сильными ни были эмоциональные или религиозные потрясения, пережитые Майстером Францем, он продолжил свою работу, обезглавив шесть недель спустя двух воров и выполняя прочие обязанности. Большинство вдовцов той эпохи вступали в повторный брак в течение года после смерти супруги, особенно если дома были маленькие дети. Скорбя или просто не рассматривая перспективу брака в принципе, Франц Шмидт больше никогда не женился, доверив ведение хозяйства и заботу о младших братьях 13-летней Розине и 12-летней Марии, которым помогала прислуга. Семейный микросоциум, в печали и поредевший, но все же выстоял.