Независимо от обстоятельств рождения, профессии или псевдонима все современники Франца Шмидта согласились бы с тем, что самым надежным показателем репутации была компания, с которой человек водился. Это играло на руку нюрнбергскому палачу, который не мог выбрать себе происхождение или даже коллег, но мог выбирать друзей. Однако кто составил бы этот близкий круг, учитывая широко распространенные социальные ограничения, с которыми он все еще сталкивался? И где бы они встречались? Самые популярные места мужского общения – таверны, – как правило, не привечали палачей, особенно непьющих и избегавших азартных игр. Общественные праздники, свадебные торжества и подобные мероприятия оставались для него закрытыми, так же как и дома образованных коллег или знакомых, которые рисковали потерять свою репутацию, стань известно об их связи с палачом. Учитывая долгое пребывание в должности, Франц явно успел наладить по крайней мере теплые рабочие отношения с некоторыми городскими советниками, юристами, врачами и аптекарями. Он также поддерживал переписку и, возможно, дружбу с другими палачами своего региона[219]. Его отношения с тюремными капелланами, напротив, похоже, не были особенно близкими: в своих дневниках магистр Хагендорн и магистр Мюллер редко называют его по имени, чаще употребляя «палач» или «вешатель». Сам Шмидт так же довольно безлично пишет о священниках. Кто бы ни был ближайшим товарищем Франца, – а нам только остается надеяться, что ему были известны радости дружбы, – наверняка он встречался с ним в стенах своего дома; хотя опасность быть замеченным там тоже представляла некоторый репутационный риск для посетителя.

Просто избегать плохой компании было куда более легким делом, в котором молодой Шмидт изрядно поднаторел. Благодаря усилиям своего Льва, Франц имел минимальный прямой контакт с городскими стрелками и представителями других правоохранительных органов нижнего уровня, поэтому он избежал народной неприязни, вызванной их коррумпированностью и просто ленью. Новый палач без раздумий «воспитывал» при помощи порки или даже казни побиравшихся приставов и городских стрелков, сходившихся с проститутками или насиловавших молодых девушек, находившихся в их власти[220]. Он бесстрастно пишет о произведенной им за воровство и убийства казни четырех бывших коллег, включая живодера Ганса Хаммера (известного также как Булыжник, или Башмачник Младший) и стрелка Карла Райнхардта (известного как Холстина), который «и здесь, и в других местах воровал у палачей и их помощников, а также на живодерне, где он поселился». Учитывая бесчестие, которое такие люди навлекали косвенным образом на его профессию, стремление Франца дистанцироваться понятно. Что характерно, он не пытается убедить себя в том, что эти негодяи – исключения среди своих коллег, а, напротив, с удивлением пишет о бывшем приставе, признанном виновным в убийстве, который в других отношениях поразил его как «респектабельный человек», и что приговор ему был смягчен с колесования до обезглавливания[221].

В мужской среде близость к дурной компании могла пониматься довольно широко, но обычно под ней подразумевалось общение или даже дела с профессиональными преступниками. Уже одна только связь с известными лицами, объявленными вне закона, сама по себе могла в некоторых серьезных случаях служить достаточным основанием для пыток. Установленное членство в крупной банде разбойников оказывалось, конечно, еще более гибельным, так что Майстеру Францу понадобилось всего несколько слов, чтобы передать дурную славу Иоахима Вальдта (известного как Наставник), который «часто, безжалостно и много крал и врывался [в дома] с почти 30 подельниками», или Гензы Вальтера (называемого также Сырорезом), который действовал вместе с «14 своими подельниками и двумя шлюхами». Чаще всего Шмидт просто отмечает, что у осужденного грабителя «было много подельников», одним махом присваивая человеку дурную репутацию «негодяя», заслуживающего казни[222].

Чрезмерное пьянство, любовь к азартным играм, драчливость и сношения с проститутками также являлись составляющими плохой мужской репутации, равно как и просто «бесстыжий и паршивый язык»[223]. Однако, учитывая распространенность такого поведения, оно указывает лишь на склонность к преступности, но отнюдь не является доказательством. Поэтому Франц использовал подобные детали для создания определенного контекста, а иногда и просто сваливал их в кучу, чтобы подчеркнуть дурной характер и заслуженность наказания человека, которого только что казнил. Ганс Герштакер (по кличке Красный) «много крал [и] также избил женщину во время ссоры». Изготовитель сумок и сборщик податей Андреас Вайр был справедливо «выпорот, потому как предавался разврату с тремя пошлыми шлюхами; он был уже женат; а еще присвоил подати»[224].

Того же общепринятого мнения палач придерживался и в вопросах женской репутации. Как и мужчины, многие женщины, наказанные или казненные Францем, были опорочены связью с известными преступниками, часто выступая в роли их спутниц и жен. Если устанавливали прямое соучастие в краже или убийстве, приговор мог быть весьма и весьма суровым, начиная с отрубания пальцев и заканчивая утоплением, как в случае с Маргаритой Хернляйн. Она являлась «соучастницей убийства новорожденных детей, которые были убиты в ее доме, и предоставляла убийцам и ворам пропитание, дабы они ни о чем не донесли». Франц рассматривал женщин, избравших подобный образ жизни, как уже погруженных в это обособленное теневое общество, состоящее из воров, грабителей и убийц. Марию Кантерин уже несколько раз пороли и обезображивали за то, что она была любовницей двух казненных разбойников, «Красавчика» и «Георга-Перчатки», к тому моменту, когда вместе с новым ее партнером, «Байройтским Школяром», она была казнена за кражи[225].