Вышивать надоело, и Кармен принялась думать о преступлении. Она хотела бы не думать, но ни она, ни Мариана не могли выкинуть его из головы: для них оно было кошмаром этого лета, – если им удавалось чуть расширить сферу расследования, они тут же проигрывали в глубине и не могли ни на шаг продвинуться вперед, а только прикрывали догадками и остроумными предположениями тот очевидный факт, что у них не было доказательств, на которых можно строить обвинительное заключение. И это беспокоило Кармен, потому что она видела: Мариана думает только о расследовании и о том, что необходим результат, причем как можно скорее. Кармен сидела и думала, что никогда нельзя идти на поводу у интуиции; нет ничего хуже, потому что на этой дороге легче всего заблудиться. Но даже блестящая работа следственной группы не давала пока никаких результатов: они топтались на месте, и, хотя делали свое дело очень тщательно, тайна не давалась им. Вся эта работа, на первый взгляд безрезультатная, требовала огромного внимания и напоминала Кармен бесконечно долгие вечера, когда она девочкой ходила с отцом нареку рыбачить. Она была спокойным ребенком и могла заниматься чем угодно: сидя тихо невдалеке от отца, она выдумывала всякие запутанные истории и забывала о времени. И, с головой уйдя в мир своих фантазий, Кармен могла заговорить в полный голос или сделать резкое движение, а отец тут же останавливал ее, напоминая, что надо сидеть тихо и не пугать рыб. Поэтому девочка старалась садиться подальше – так, чтобы не мешать отцу, но и не терять его из виду: она была довольно боязлива. В конце концов, Кармен научилась определять, на каком расстоянии лучше всего сесть. Она выбирала для своих игр место не слишком далеко от отца, но и не очень близко, чтобы не мешать его сосредоточенности и не спугнуть рыб, и растворялась в мягких звуках природы. И тут Кармен подумала, что, если бы она посмотрела на дело, которое не выходило у нее из головы, с известного расстояния, может быть, она увидела бы его другими глазами. Ведь именно благодаря расстоянию она, когда голос отца привлекал ее внимание, могла бросить игру, выйти из мира воображения и побежать к отцу; его голос возвращал девочку из мира воображения в реальный, к реке, поверхность которой вдруг начинала пениться, и отец подтаскивал удочкой добычу поближе к берегу, а она в резиновых шлепанцах входила в воду, держа в руке рыболовный подсачек, чтобы вытащить неистово бьющуюся на леске рыбу.

Привлекал внимание…

Кармен подумала, что, если предположения Марианы были правильны, значит, судья Медина не узнал и даже не заподозрил своего будущего убийцу, а этот человек должен был принадлежать к кругу старого судьи. Раз так, значит надо отказаться от предположения, что убийство совершено кем-то из отдыхающих. Ведь тогда судья Медина обязательно узнал бы того, кто его убьет. Мариана исходила из четкого посыла: мстит только человек, которого с жертвой что-то связывает, потому что за местью всегда стоит нечто, какое-то чрезвычайное событие, к которому имеют отношение оба – и жертва, и палач. Так какая же это месть, если жертва даже не узнала будущего палача, а тот ведь обязательно должен был попадаться ему на глаза, если был из отдыхающих? Концы не сходились.

Если только он сам привлек внимание палача…

Может быть, жертва не узнала своего палача, потому что тот или действовал вместо другого человека, или так изменился, что узнать его невозможно? Может быть, они оба так изменились, что не могли узнать друг друга?

Отец окликал ее, чтобы она подошла и вытащила рыбу подсачеком, когда та будет у берега. Они смотрели на бедную жертву, попавшую на крючок – если бы она вовремя его заметила, то не попалась бы. Но судья Медина не только не заметил крючка, он не узнал и рыбака, и не клюнул на наживку, потому что наживки не было. И тут Кармен пришла в голову одна мысль.

А если судья Медина сам бессознательно громко крикнул и этим привлек к себе внимание, – и тут убийца узнал свою жертву? В таком случае судья не рыба, а рыбак, и закричав в порыве воодушевления, когда у него клюнуло, привлек к себе внимание убийцы, как отец привлекал ее внимание. Но кто же этот мужчина или эта женщина, и что именно их насторожило?

И почему?

Кармен решила, что надо позвонить Мариане.

– Сонсолес? Это Мариана. Я звоню, потому что хотела бы зайти сегодня во второй половине дня.

– …

– Да нет, ничего важного. Просто Кармен, секретарь суда, подала мне одну мысль. Кстати, как Марта? В баре «Арукас» мне сказали, что тебе пришлось увезти ее домой.

– …

– Да что ты! Но сейчас она как, ничего?… Ну так и дай ей «алка-зельцер», и пусть красотка поспит.

– …

– Да, конечно, ужасно.

– …

– Прекрасно. Тогда я заеду попозже. Мне все равно надо заглянуть в суд.

– …

– Что? Предчувствие? Ну, можно и так сказать.

– …

– Да нет, конечно, сестры твоей не касается. Я не хочу иронизировать, но Марта в последнее время не в форме и никого убить не может.

– …

– Ну, не совсем вслепую. Хватит, не пытайся что-то вытащить из меня. Что ты сегодня так странно себя ведешь?

– …

– Да ну что ты, ничего похожего. Просто я думаю, она может помочь мне обосновать одну идею, наполовину мою, наполовину Кармен.

– Да, или отвергнуть ее. Да не беспокойся ты. Вдруг она мне поможет осветить эту темную комнату, в которой я оказалась. Просто мы с Кармен целый день только об этом и думаем, и нам все время кажется, что зажигается свет, все кругом сверкает и переливается, как на ярмарке.

– …

– Нет. На этот раз, действительно, свет, а не проблеск; он может осветить всю комнату.

– …

– Сонсолес, знаешь, прекрати меня допрашивать. Хочу тебе напомнить, что как судья дело веду я.

– …

– Ну конечно. Неужели ты думаешь, что иначе я стала бы вас беспокоить?

Карлос Састре обнял Кармен за плечи и притянул к себе. Они забежали от дождя в старую церковь, стоявшую посреди поля; дождь, переставший было, после получасового перерыва припустил снова. Старая церковь была заперта – ее всегда запирали в будние дни, – и они укрылись под портиком, сев на скамью, идущую вдоль стены. Кармен прижалась к груди Карлоса, и он обнял ее, чуть касаясь подбородком волос девушки. Когда они вышли из ресторана и увидели, что впервые за этот день просветлело, то решили уехать куда-нибудь подальше, в какое-нибудь романтическое место. Но сейчас, около старой церкви, которая в будни всегда стояла на запоре, они выглядели людьми, потерпевшими кораблекрушение, заброшенными на остров, который со всех сторон окружен водой.

Карлос закрыл глаза и почувствовал, как отчаяние заполняет все его существо. Если бы у него хватило ума уехать из Сан-Педро в тот день, когда начались дожди! Но он этого не сделал, и теперь ему казалось, что он в плену у затянувшихся дождей, а жизнь его сломана бесповоротно. Карлос чувствовал подбородком шелковистые волосы Кармен, но они вызывали у него только безысходную тоску. Зачем он это сделал? Почему не подумал спокойно, прежде чем расправляться с судьей? Карлос думал о том, что судьи больше нет, но не испытывал ничего, только равнодушие; и ему по-прежнему казалось, что главная жертва – он сам. Пытаясь ответить ударом на удар, он попал в самого себя, удар был крепким, и он нанес его собственной рукой. Решение убить судью отравило все, и теперь жизнь неотвратимо ускользала от него.