— Говорят, что снег не к добру, — вновь заговорил Такахиро.

Мамору был с ним согласен, но не мог же он признаться в этом вслух.

— Поменьше слушай, что болтают.

Он развернулся, направляясь к шатру, когда шум вдали привлек его: ржанье лошадей и глухой стук копыт.

Войско возвращалось.

Первыми в пределы лагеря въехали полководцы Осака и Суга. Мамору был рад увидеть их живыми, но его взгляд продолжал упорно скользить по самураям, выискивая другое знакомое лицо. Воины же, заметив своего господина — стоящего на ногах, с прямыми плечами и поднятой головой, поспешно останавливали лошадей и спешивались, чтобы побыстрее оказаться возле него.

— Господин Мамору! — полководцы, не сняв доспеха, подбежали к нему, и улыбки разгладили суровые лица обоих. — Вы живы! — в два этих простых слова вместились надежды и страхи всех его людей, всего лагеря.

— Мы обо всем поговорим после, — коротко сказал Мамору, скользя взглядом поверх их голов. — Отдыхайте пока.

Наконец, он увидел всадника в незнакомом доспехе: черный шлем скрывал лицо, но не выбившиеся из-под него длинные пряди волос цвета воронова крыла.

Она также заметила его и невольным жестом придержала поводья.

Вокруг шумно фыркали усталые лошади, и спешивались воины, но Талила медлила. Когда они с Мамору встретились взглядами, ее глаза на краткий миг дрогнули, и он ясно увидел, как в них проскочило беспокойство. Спрыгнув на землю, она вновь остановилась, но, спустя мгновение, сняла шлем, решительно тряхнула головой и направилась к нему.

Налетевший ветер подхватил черные пряди, еще больше путая их и бросая ей в лицо. Талила лишь отмахнулась.

— Ты уже на ногах, — проговорила она тихо, когда подошла достаточно близко, и опустила взгляд, а такое случалось редко.

Она спасла его жизнь. Но она же его ослушалась. И напала на своего мужа и господина со спины. И даже не будь Мамору ее мужем и господином, Талила все равно атаковала безоружного человека в миг, когда он ее не видел. В миг, когда повернулся к ней затылком и не ожидания нападения. Когда оказал ей высочайшее доверие...

И она так поступила.

— Я… — начала Талила, но слова застряли у нее в горле. — Ты злишься?

Мамору глубоко вздохнул. Он мог бы потребовать покаяния, начать разговор о долге и чести. Но он был жив благодаря ей — вот единственная истина.

— Я рад, что ты вернулась, — произнес он наконец, не сводя с нее взгляда.

Талила поежилась, и это тронуло его куда сильнее, чем он мог ожидать. Он вспомнил все те десятки раз, когда никто не видел ни ее трепета, ни ее смущения, а ведь случались с ней вещи и пострашнее. А теперь она стояла напротив него и не решалась подойти ближе, и тонула в горечи своей вины.

Неловкая тишина обвила их двоих, а вокруг продолжали кипеть лагерные дела: слышался звон оружия, вздохи лошадей и голоса самураев, радующихся удачному возвращению.

— Я должна сказать, — пробормотала она тихо, сжав ладони в кулаки.

Она наклонила голову и не сразу посмотрела ему в глаза.

— Я знаю, что ослушалась тебя. И понимаю, что сделала... Что набросилась на тебя со спины. Я знаю, что рисковала… твоей жизнью и своей. Но иначе я не могла.

Она вспомнила тот миг: его неподвижное тело, горячечный бред и ее отчаянное желание спасти ему жизнь. Тогда она действовала на грани — рискуя собой и им. Сейчас, глядя на него, почти восстановившегося, она ощутила прилив огромного облегчения, смешанного со страхом, что он может все-таки осудить ее за неповиновение.

И будет прав.

Мамору бросил короткий взгляд в сторону: на них уже косились самураи. Раздражение глухо заворчало в груди: ей следовало начать этот разговор в другом месте и в другое время. Когда они оказались бы наедине.

Но, наверное, она не могла.

Он повернулся к ней и увидел, что жена медленно опустилась на одно колено, склонив голову так, что прядь темных волос соскользнула на ее щеку.

— Прости меня, — тихо произнесла она, и голос ее дрогнул. — Я ослушалась тебя и готова принять любое наказание, которое ты посчитаешь нужным.

— Встань, — негромко и тотчас произнес Мамору.

Его голос, несмотря на внешнюю сдержанность, звучал мягче, чем она ожидала.

Талила ощутила, как дыхание сбилось. Мамору посмотрел на окружавших их самураев, которые незаметно отводили взгляды глаза, соблюдая приличия. Весь лагерь затаил дыхание. Затем он сделал шаг вперед и опустил ладонь на ее плечо.

Он бы заставил ее встать, если бы чувствовал силы.

— Поднимись, — повторил Мамору. — Никакого наказания не будет. Ты спасла мне жизнь. Это все, что я хочу помнить.

Она медленно выпрямилась, чувствуя, как облегчение наполняет грудь. Порыв ветра прошелся по лагерю, словно сметая остатки напряжения. Самураи, до этого застывшие в почтительном молчании, наконец позволили себе выдохнуть и вернуться к делам, которыми должны были заниматься.

Мамору не ожидал, но Талила вновь заговорила с ним.

— Хорошо, что ты встал на ноги. Я рада, — голос ее слегка дрогнул, и она быстро кашлянула.

— Благодаря тебе, — сказал он чуть тише. — А теперь идем. Тебе нужно отдохнуть. Мне — тоже.

Они двинулись в сторону центрального костра, где полыхали бревна. Идти ему было больнее, чем когда он только покинул свой шатер, и каждый шаг давался Мамору с трудом. Талила шла рядом, не смея предложить помощь. Но ему все равно отчего-то казалось, что между ними теперь натянута невидимая нить. Очень тонкая, почти прозрачная, сотканная из зачатков доверия, благодарности, перемешанных с чувством вины. И непонятно откуда взявшейся нежности, о которой он предпочитал не задумываться.

Но он помнил, как внутри все перевернулось, когда Талила опустилась перед ним на колено прямо в снег.

Для него ничего уже и никогда не будет, как прежде.

Глава 16

Приглушенные голоса разбудили ее посреди ночи. Талила открыла глаза и не сразу вспомнила, где находится. Бросила быстрый взгляд на футон напротив себя: пуст. Мамору в шатре не было. Как не было и его теплого плаща. Перехватив рукоять меча, с которым теперь не расставалась, она скользнула к пологу и замерла, затаив дыхание.

— Мы больше никогда не станем об этом говорить. Это измена, — голос Мамору прозвучал жесте, чем она когда-либо слышала.

И уже через мгновение