Мамору едва не лишился сознания вновь, но крепко, до боли сцепил зубы, удерживая себя на самом краю обрыва. Он не может, не может больше проваливаться в спасительное забытье. Он пропустил уже слишком много. Слишком много, коль скоро его жена, которую должно было возненавидеть его войско, сражается с ними бок о бок.

— Десять дней, — тихо уточнил Такахиро.

Мысленно Мамору застонал. Он повернул голову и приказал сквозь стиснутые зубы.

— Помоги встать.

Дальнейшее заполнилось ему смутно, потому как прежде, чем хотя бы сесть на футон, он лишался сознания четыре раза. Да, на несколько секунд, да ненадолго, но, Боги, как же он был слаб!

Он взмок, пока, цепляясь за Такахиро, заново учился управлять собственным телом, которое отказывалось слушаться. К горлу подступала едкая тошнота из-за усилий, которые он затрачивал, чтобы оставаться в сознании. Его вело в сторону, он не чувствовал ни рук, ни ног.

После того, как смог сесть на колени, Мамору отдыхал не меньше четверти часа, восстанавливая хриплое, рваное дыхание. На нем были надеты только штаны, а грудь покрывали несколько плотных слоев повязок. Он опустил взгляд на впалый живот и, напрягшись, сумел коснуться рукой ребер, что нынче выпирали, обтянутые кожей.

За время, пока валялся в беспамятстве, он растерял все силы.

— Рубашка, — велел Мамору. — Плащ.

Такахиро посмотрел на него с огромным сомнением во взгляде, но спорить не стал. Все время, пока самурай помогал ему с одеждой, Мамору внимательно прислушивался к своим ощущениям. И каждый раз у него замирало сердце, стоило подумать о том, что скрыли повязки под лопаткой...

Но это — после.

Наедине с собой. Быть может, с Талилой, но никак не с самураем, который привык смотреть на своего господина, как на божество.

— Помоги встать.

Такахиро подал руку, и Мамору вцепился в нее неожиданно сильной хваткой. Тело помнило лучше затуманенного болью разума. К нему все вернется: и прежняя мощь, и ловкость, и подвижность.

Его шатало и вело, но, опираясь на Такахиро, он смог устоять на ногах. И смог даже сделать небольшой шаг. И еще один. И еще. Пока не оказался за пологом шатра.

Судорожно втянув носом воздух, Мамору сжал зубы так, что на скулах проступили резкие линии, а щеки запали. Его дыхание вырывалось изо рта облачками пара, смешиваясь с холодным воздухом.

Землю вокруг него покрывал высокий слой пушистого снега. Снегопад продолжался уже давно, возможно, не прекращаясь несколько дней подряд.

А тем временем заканчивался второй месяц весны. Земля должна была пробуждаться к жизни, воздух — быть напоенным ароматом первых цветов. Даже в самых высоких горах снег в это время года давно бы начал таять. Но теперь, перед его глазами, лежал белый, безжизненный покров, будто природа решила замереть в ожидании.

Мамору поднял голову и посмотрел на небо, где тяжелые, серые облака, казалось, были готовы снова разразиться снегом.

— Боги разгневались на нас, — пробормотал Такахиро, правильно считав реакцию своего господина.

Тот хищно усмехнулся, и на запавшем, худом лице усмешка превратилась в жуткую гримасу. Он снова втянул носом воздух, как охотничий пес, принюхиваясь к чему-то.

***

Боги давно от него отвернулись.

***

Лагерь казался опустевшим: вокруг себя по большей части Мамору видел раненых и тех, кто находился под присмотром нескольких лекарей. Еще часть солдат, рассредоточившись, охраняла лагерь, и в нем самом он насчитал не больше нескольких дюжин самураев. Которые, конечно же, столпились вокруг, стоило Мамору покинуть шатер и показаться им на глаза. На него смотрели с восхищением и опаской, каждое его движение провожали долгими взглядами.

Все ждали его слов и решений. И объяснений. Он говорил с людьми и чувствовал, что их настроения переменились. В день, когда в лагерь вернулась Талила, боевой дух его воинов был на подъеме. Теперь же он кожей ощущал их... растерянность.

Прежде Мамору никогда бы не поверил, что однажды будет описывать этим словом воинов, с которыми годами сражался бок о бок. Но он предпочитал смотреть правде в глаза, какой бы неприятной она ни была. Во взглядах самураев он видел растерянность и настороженность и не мог обвинять их в слабости духа.

Слишком многое случилось за эти дни.

Он и сам чувствовал себя точно так же.

— Госпожа Талила отправилась на вылазку, — сказал ему Такахиро, когда он еще раз спросил про Талилу и войско.

— Вылазку? — невольным движением Мамору прижал ладонь к боку, пережидая колючую боль где-то под ребрами.

А ведь он лишь сделала небольшой круг по лагерю, чтобы все самураи увидели, что их господин жив, и теперь возвращался в шатер.

— Кто ее возглавляет?

— Полководцы Осака и Суга.

— Оба?

— Да.

— Как давно ушло войско? — Мамору прищурился.

— Вчера утром.

Такахиро смотрел на своего господина, пытаясь уловить его мысли, но легче было сдвинуть с места гору.

— Как давно идет снег? — Мамору поднял голову, наблюдая, как белые крупные хлопья медленно падают с неба и кружат над землей.

В предгорном воздухе чувствовалась пронизывающая свежесть, но она же обжигала грудь, стоило сделать более глубокий вдох.

— Он начался в вечер, когда мы нашли вас и госпожу Талилу в шатре без сознания.

— Она тоже была без сознания?

Он ничего не помнил. В его памяти запечатлелась лишь вспышка боли, последовавшая за судорожным вздохом и шелестом шагов, когда Талила подкралась к нему со спины. Он забыл все, что было после этого, и до того, как он открыл глаза в первый раз. Наверное, к лучшему.

Невольно Мамору повел плечами. Плотные повязки на спине и груди тяготили его и тянули вниз, заставляя горбиться.

— Господин? — настороженный голос Такахиро выдернул его из мыслей.

Самурай смотрел на него, и вопрос, который он хотел задать, был очевиден.

— Я не знаю, — просто ответил Мамору.

Пока он не знал. Но очень скоро узнает, получилось ли у Талилы выжечь печать, как она задумала.

И вот тогда...

Пришлось одернуть себя и заставить отвлечься. Не было никакого «тогда». Было лишь суровое «сейчас», в котором они противостояли напиравшей армии Сёдзан. Была война, были изменщики и предатели в столице, был заговор его бывшего союзника, был воскресший из мертвых дядя Талилы, и советник Горо, и еще множество людей; и все, что они хотели — уничтожить страну, растащить ее на части, разорвать на куски, и плевать, будь что будь, лишь бы его