Осьминога? А заслужил он мое прощение? Ведь он делал то, что полагается осьминогам? Стоит ли винить львицу за то, что она сожрала газель? Или уж сразу экосистему? Мир, в котором плоть является едой?

Сильнее всего я обычно презирал и высмеивал себя. Но действительно ли я это заслужил? Позволил распасться отношениям? Допустил появление осьминога? Изнывал от депрессии, но не боролся? Утащил Лили за собой в море?

Мне вдруг хочется повернуть траулер обратно. Я стосковался по дому, горевал так, словно это он уехал. Но он на прежнем месте, просто остался позади. И ждет нас. А что мы? Мы плывем по воле волн черт знает где, и рано или поздно наши запасы провизии иссякнут – это лишь вопрос времени. Ну и зачем? Все, что от меня требуется, – повернуть наше судно. Так, чтобы плыть по компасу на восток, а не на запад. На глаза наворачиваются слезы. Я и хочу повернуть. Ради себя. Ради нас.

Но бездействую.

Есть то, что не прощают. Моя проблема противоположна проблеме человечества: я недостаточно часто вступал в борьбу, вел слишком мало войн. Я всегда уклонялся от конфликтов, пасовал перед трудностями чаще, чем принимал брошенный вызов. Ссоры всегда казались мне глупыми, на грани абсурда. Ведь война – то, что происходит с чужими тебе людьми где-то далеко. А не то, что спровоцировано восьминогим вторжением в твои рубежи.

Однако эти события с участием осьминога – это и есть война. Партизанская война. В ней нет места стеснению. Нельзя образумиться до того, как начнется битва. Теперь мы солдаты, нравится нам это или нет. И как подобает солдатам, мы должны бодрствовать, быть начеку, оставаться в состоянии полной боевой готовности. И продолжать двигаться на запад.

Все это здорово отрезвляет. Я встаю навстречу ночной тьме – на этот раз крепко держусь на ногах, не забывая слегка покачиваться в такт качке судна.

«Для охоты – прохлада ночей».

Я иду в рубку и включаю эхолот. Он оживает, принимается по моей команде передавать пульсирующие звуки. Усмехаюсь. Еще три недели назад я понятия не имел об этой технике, а сейчас работа с ней стала моей второй натурой. Я жду гидроакустических данных, свидетельствующих о том, что наша добыча близка, но сигналы отражает только глубокий желоб под нами.

Я знаю: осьминог где-то рядом. Подхожу к борту на корме судна.

– ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? Я ЗНАЮ, ТЫ ТАМ! – кричу я. Голос тонет в угрюмой ночной темноте, единственное эхо – у меня в ушах.

Еще раз проверяю данные, прежде чем выключить эхолот. Ничего. Тогда нахожу в рубке ручку и бумагу и царапаю угрожающее послание: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ТАМ». Клочок бумаги я засовываю в пустую бутылку из-под виски и крепко завинчиваю крышку. И со всей силы швыряю бутылку в темноту.

Шум ее падения я не слышу.

Три дня спустя начинается шторм – внезапный, безжалостный и беспощадный. Я едва успеваю надеть на Лили поверх спасательного жилета шлейку и пристегнуть ее к штурвалу «Рыбачить не вредно», прежде чем на нас обрушивается шквал. Держать нос траулера против ветра непросто. Лили дважды рвет у дверей рубки, она просит курятины с рисом. Мне едва хватает времени объяснить, насколько это невозможно, пока я лихорадочно придавливаю грузом наши карты и бумаги, и делаю все, что могу, чтобы закрепить тралы. Небо чернеет так быстро, что я забываю, что сейчас не ночь; струи дождя острые, как ледорубы, каждая капля жалит кожу. Траулер дает течь, набирает в трюм воду, двигатели глохнут. Волны хлещут через палубу, Лили чудом не захлебывается в этом внезапном приливе на борту. Я пытаюсь вычерпывать воду ведром на веревке, но все мои усилия тщетны. Шторм усиливается.

Нам не остается ничего другого, как плыть по воле волн, но теперь, по крайней мере, я не держусь за штурвал, мои руки свободны, поэтому я в полную силу вычерпываю воду и не даю Лили захлебнуться. В голове мелькает мысль, что мы можем перевернуться, но выбора нет: приходится отмахнуться от нее. Выживание требует полной сосредоточенности.

Лили дрожит, сидя на привязи, я подползаю, вытаскиваю ее из воды и сажаю на какую-то низкую полку в рубке. На обычное место Лили, высокий табурет, ставить ее я не хочу: центр тяжести слишком высоко, я боюсь, как бы она не свалилась.

– Сиди здесь!

Она едва слышит меня сквозь завывания ветра, но понимающе кивает, и я продолжаю вычерпывать воду.

И тут как по команде начинается град, стучит по палубе с ритмичностью овации. Я думал, нет ничего хуже ливня, но как выяснилось, ошибся: вскоре кажется, будто мое тело сплошь покрыто синяками. Порывы ветра со скоростью сорок узлов гонят град и ливень во все мыслимые стороны, видимость падает до нулевой. Шатаясь, я с трудом добираюсь до рубки, чтобы оказаться под крышей, рядом с Лили.

МНЕ! НЕ! НРАВИТСЯ! ЭТОТ! ШТОРМ! Я! БОЮСЬ!

Я прижимаю ее к себе, чтобы согреть. Ветер завывает над палубой «Рыбачить не вредно», как стая разъяренных ведьм. Его порывы словно сглаживают волны, и качка утихает ровно настолько, чтобы не вырвало и меня. Вода все реже перехлестывает через борт, и мы дрейфуем при нескольких градусах курсового угла к ветру и волнам.

– Не люблю мокнуть, – Лили старательно встряхивается у меня в руках, извивается всем телом вплоть до кончика хвоста, будто изображает волны, пока не стряхивает с себя всю воду.

– Знаю, что не любишь, – и я рассказываю ей очередную историю, чтобы успокоить: – Когда ты была еще щенком, ты вообще отказывалась выходить из дому в дождь. Я купил тебе маленький дождевик и так далее, но ты не стала его носить. Однажды вечером начался проливной дождь, и я решил все-таки вывести тебя пописать. Не хотелось забираться в теплую и сухую постель только для того, чтобы в разгар дождливой ночи вновь вставать и выводить тебя. Но ты упрямо отказывалась писать, а я упрямо отказывался вести тебя домой, пока ты не сделаешь все свои дела, и так мы оба пытались переупрямить один другого.

– И как же мы договорились?

– Я нашел какой-то навес, под которым еще оставался сухой гравий, и ты наконец облегчилась, – я вспоминаю, как радовался победе, и какой краткой эта радость была в наших отношениях. – И это был первый и последний раз, когда ты уступила мне.

Лили, кажется, понравилась моя история, а за ту краткую минуту, пока мы говорим, шторм немного утихает. Но я боюсь, что во время этого затишья осьминог может нанести удар, передергиваюсь и поднимаюсь, чтобы посмотреть, где мы. Я так долго считал осьминога своим единственным врагом, что мне и в голову не приходило, что он способен объединиться против меня с таким могущественным противником, как море. Только теперь я понимаю, какая это глупость и наивность – недооценивать океан. В результате все может кончиться для нас обоих.

В эту минуту Лили указывает своим носом на нос судна, где из тьмы и тумана возникает тень.

СМОТРИ! СМОТРИ! СМОТРИ!

Тень обретает форму, становится кораблем, и надежда захлестывает меня так, как я даже представить себе не мог всего пару минут назад. Неужели мы здесь все-таки не одни? Я включаю сирену «Рыбачить не вредно», чтобы заявить о нашем присутствии. Главное, о чем я думаю, – лишь бы избежать столкновения. Я снова даю сигнал и повторяю его каждые десять секунд, пока нам не отвечает негромкий рев другого судна: оно находится ближе, чем можно подумать, услышав его сирену, но почти все звуки уносит ветер.