И последняя, если повезет.

Здоровая рука осьминога, та, что лежит в лужице воды из аквариума, подергивается, напрягается, меняет форму. Я не успеваю отскочить, как она становится щупальцем осьминога – скользким, лиловым и длинным. Оно обвивается вокруг меня, как удав, душит, присоски прилипают к коже. Получеловек-полуосьминог сжимает меня щупальцем так крепко, что это почти невыносимо, у меня начинает темнеть в глазах. Я рву ногтями и бью кулаками склизкое, как жаба, щупальце, но не могу вырваться из его мощного захвата, поле зрения сужается, становится туманным, и я думаю только о том, что это конец.

В дыму возникает Лили, волоча в зубах веревку. На одном конце веревки завязана петля. Не знаю, то ли она сама ее завязала, то ли петля была приготовлена специально для нас. Лили сует веревку мне в руку, и как только человек-осьминог поднимает голову, я накидываю веревку ему на шею. Лили тоже хватает конец и тянет. Она припадает к земле, шерсть у нее на загривке встает дыбом, зубы оскалены. Я десятки раз видел ее в такой позе, когда мы играли с ее канатом – игрушкой, чтобы грызть. Я знаю, как сильно она умеет тянуть.

Собравшись с силами, я изворачиваюсь и бью осьминога ногой снизу в подбородок, сворачивая ему челюсть в направлении, противоположному тому, куда тянет Лили. Петля сжимается, а щупальце на моей шее ослабевает.

– Бежим отсюда! – кричу я Лили, отрывая от шеи щупальце.

Теперь, когда петля затянута, Лили отпускает веревку и тут же вцепляется в рану, оставленную разбитой бутылкой. Вонзает зубы в плоть и яростно трясет головой, пока не выдирает кусок. Это я тоже видел, когда она играла с мягкими игрушками – вгрызалась в них, трясла так, что отрывались головы. Меня всегда немного беспокоило свойственное ее породе стремление убивать. Но теперь я только радуюсь ему. Осьминог отпускает меня, отшвыривает Лили, и она отлетает в другой угол вместе со здоровенным клоком все еще человеческой руки. Я хватаюсь за веревку, тяну, как могу, и лицо осьминога становится густо-лиловым. Он размахивает обеими руками, сбивая все, до чего может дотянуться, а в это время пламя продолжает пожирать угол каюты.

Там, куда отлетела Лили, две ножки стола уже охвачены пламенем.

– Лили, берегись!

Она оборачивается, видит огонь и выбирается из-под стола как раз в тот момент, когда один его край падает на пол. Взлетают искры, от них загораются подушки. Каюта быстро наполняется удушливым дымом.

Я тяну за веревку на шее осьминога. До палубы – три ступеньки. Он цепляется за веревку осьминожьим щупальцем, подсовывает под нее кончик, чтобы не задохнуться. Лили вцепляется ему в ахиллово сухожилие, и он корчится от боли. Я дергаю веревку, поднимаясь по трапу; я тащу за собой человека-осьминога, а человек-осьминог тащит за собой Лили.

– Попрощайся с этим миром, сукин ты сын.

– ГЛРЖКЛЛТ, – хрипло булькает осьминог и силится сделать вдох.

К планширу прихвачен ремнем топор, и прежде, чем я успеваю принять решение схватить его, рукоятка тяжело ложится мне в ладонь. Я обматываю веревку вокруг левой кисти, взмахиваю топором и яростно ору. Осьминог резко перекатывается по палубе, топор вонзается глубоко в доски.

– Лили!

Мне нужны обе руки, чтобы вытащить топор, поэтому веревку перехватывает Лили. Она тянет ее и обматывает вокруг крепительной утки, прикрученной к палубе. Я дергаю за рукоятку топора, вытаскиваю его из досок. Лили бегом возвращается к осьминогу, тащит его за штанину, снова затягивая петлю. Я снова вскидываю топор и примериваюсь. На этот раз я не промахиваюсь и с тошнотворным хлюпаньем отсекаю ему щупальце.

Осьминог визжит от боли.

Он пинает Лили, та отлетает к фальшборту. Веревка ослабела, поэтому он ухитряется подняться на ноги, а я тем временем опять вытаскиваю топор из палубных досок. Лили, ошеломленная и дрожащая, медленно встает. Осьминог ковыляет к правому борту и оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на нас.

– До скорого, шеф, – говорит он, и как раз в ту секунду, когда топор снова оказывается в моей руке, преспокойно переваливается через борт.

Лили лает, мы оба бросаемся к борту, рассчитывая увидеть, как он со сломанной шеей безвольно повиснет на веревке. Но он хватает ртом воздух и кашляет, его ноги по колено в воде. Волны бурлят вокруг него, он бьет ногами, его окутывают клубы лилового дыма. Мы видим, как две его ноги превращаются в четыре, потом в пять, потом в шесть. Верхняя часть туловища теряет сходство с человеческой, он снова принимает облик осьминога, и последнее, что мы видим перед тем, как он становится беспозвоночным и выскальзывает из петли, – его полный ненависти и злобы взгляд.

– Твою мать! – я лихорадочно оглядываюсь, не зная, как быть. Кто-то из нас перегруппируется первым, и я предпочел бы, чтобы это были мы. Ну давай же. СОБЕРИСЬ! Не для того мы приблизились к победе вплотную, чтобы так просто отступить и смириться с поражением. Однако осьминог воспользовался преимуществом родной стихии. Нам срочно требуется чудо. Я смотрю на то место, откуда взял топор, и вдруг что-то яркое привлекает мое внимание. К борту яхты привинчен какой-то оранжевый ящичек. Я бросаюсь к нему и сдергиваю с места. Кулаки сбиты, они мерзнут и ноют. Пальцы дрожат от страха и напряжения. Я с трудом открываю ящичек и вижу, что мои усилия были не напрасны. Внутри две ракетницы.

С левого борта слышен лай Лили. Вода бурлит, из нее выскакивает осьминог, рывком поворачивает яхту против часовой стрелки. Меня ужасают его размеры, способность этого чудовища разрастаться. Лили бесстрашно бросается на щупальце и отступает лишь тогда, когда второе разбивает стекло в окне каюты, и пламя выплескивается на палубу. Я хватаю ракетницы, целюсь в осьминога, а он пробивает дыру в боку яхты, и мы начинаем тонуть.

Наша единственная надежда – наше судно, где по крайней мере есть тралы. «Рыбачить не вредно» преспокойно покачивается в тридцати футах от нас, к счастью, вне досягаемости для огня. Перепрыгнуть на траулер мы не можем. Пройти по трапу – тоже. Единственный способ добраться до него – вплавь. Надо прыгнуть в воду, но сначала отвлечь осьминога.

Я свистом подзываю Лили, хлопаю ладонью по бедру. Она мгновенно прибегает, я наклоняюсь, подхватываю ее на руки; уже много лет она не двигалась так проворно. Ракетницу я откладываю лишь для того, чтобы отвязать «Рыбачить не вредно» от тонущей и горящей яхты. Потом прижимаю к себе Лили, хватаю одну из ракетниц и заявляю самым перепуганным и жалким голосом, на какой я способен:

– Слушай, осьминог, я сдаюсь! Тебе нужна она? Забирай! А я тонуть не желаю.

Осьминог пробыл с нами достаточно долго, чтобы удивиться, с чего это вдруг в трудную минуту я оказался настолько эгоистичным трусом. Он поднимает глаза, проверяя, не шучу ли я. Но вместо протянутой ему Лили видит ствол моего огненного оружия.

– Хрен тебе, кусок дерьма! – И я нажимаю спусковой крючок.

Осьминог уже уходит под воду, когда ракета попадает ему по макушке, сверкая, как молния. Шипя, словно целая куча змей, он продолжает погружаться. От жаркого пламени лопается еще одно окно каюты, осколки сыплются на палубу.