Тогда он ещё был другим человеком и потому страшно оскорбился. Чувствуя себя униженным, бесправный зэк даже подал апелляцию в высшую инстанцию с требованием расстрелять себя!

Офицерская кожа начала слезать с него на пятидесятиградусном морозе под оскорбления охранников и блатных. Советский концлагерь, куда он попал, находился за Полярным кругом. Условия существования заключённых были просто ужасающими. После войны пресса открыла немцам глаза на то, что творилось в тылу, пока они воевали. Так что Хан в какой-то мере мог сравнивать гитлеровский концлагерь с русским. Они стоили друг друга! Обе системы были рассчитаны на то, чтобы прежде вытравить из заключённого душу, ещё некоторое время позволив его биологической оболочке посуществовать и поработать — в одном случае на Великую Германию, в другом во имя торжества социализма.

Впрочем, Максу ещё повезло, что он попал в лагерь, в котором отбывало срок много «фашистов» — бывших власовцев, полицаев, эсэсовцев-прибалтов — всех тех, кто в годы оккупации так или иначе сотрудничал с новыми властями. На их фоне бывший фашистский лётчик, умеющий бегло разговаривать по-русски, не сильно выделялся. Ему даже удалось со временем стать бригадиром. Вот тогда-то характер недавнего офицера и чистоплюя-аристократа начал эволюционировать в нечто более приспособленное к суровым условиям мира, где всем заправляют жестокие биологические законы естественного отбора.

Чтобы выжить самому и обеспечить пайкой лучших работников своей артели, приходилось на ходу учиться звериной жестокости. Вместо пижонского офицерского стека Макс стал носить стальной прут в руке — на местном лагерном жаргоне «планомер». Им он безжалостно крушил рёбра и пробивал черепа тех, кто не хотел или не мог выполнить дневную норму.

На должности надсмотрщика над рабами немец быстро понял: невозможно заставить смертельно уставших голодных людей на пределе сил работать на сорокаградусном морозе в пургу, если говорить с ними интеллигентно. И Макс быстро научился виртуозно материться по-русски. Требовалось топтать слабых, чтобы выжили сильные — самый работоспособный костяк бригады. Обладатели крепких мускулов должны были получать достаточно хлеба, тогда был в порядке их бригадир.

Первое время Макса ещё терзали угрызения совести. Он даже добился от начальства, чтобы погибших по его вине зэков не выбрасывали за лагерную проходную на растерзание лесному зверю, а по-людски хоронили в гробах. Но на выдалбливание в вечной мерзлоте могил члены бригады тратили бесценные калории, которых могло элементарно не хватить в ожесточённой борьбе за дополнительный премиальный паёк с другими бригадами. Поэтому вскоре Хан перестал обращать внимание на голос совести.

Но зато со временем, когда удалось очистить команду от «человеческого балласта», в бригаде Макса уже была самая низкая смертность и лучшие пайки. Так как они регулярно побеждали в социалистическом соревновании, Макса и его людей регулярно поощряли разными льготами.

Удерживаясь у власти, Макс сохранял надежду на возвращение в мир свободных людей. Сам о том не подозревая, он готовил себя к новой жизни профессионального наёмника, способного без колебаний ткнуть в бок ножом конкурента, вытереть о его одежду испачканное в крови лезвие и спокойно нарезать колбасу и хлеб.

Позднее, возглавляя наёмнические команды, он уже не будет терзаться муками совести. Всякие переживания по поводу убийства человека, морализации типа — могу или нет, никогда более не станут его беспокоить. Вопрос сводился к профессионализму и выживанию. Одно время Хан служил у полевого командира чёрных националистов в Родезии и воевал против белых колонистов. И это нисколько не мешало ему убивать людей своей расы. Потом, когда контракт с работодателем кончился, его уже наняло правительство белого меньшинства, и лётчик стал бомбить бывших чёрных друзей. И ему не в чем было себя упрекнуть! Ведь перекупают же профессиональных футболистов конкурирующие команды.

Единственный раз Хан испытал неприятное чувство, когда недавно возле казарм на него набросился какой-то партизан с длинным ножом. Хан инстинктивно выстрелил ему в голову. Это было рефлекторное действие профессионального солдата. Мозги брызнули на него. И хотя Макс тут же принял душ, всё равно потом весь день чувствовал отвратительный запах. Однако этот случай не заставил его круто изменить своё мировоззрение и, например, стать священником.

Подумать только, а ведь в начале карьеры военного лётчика некоторые упрекали Макса в недостаточной жестокости к врагу. Конечно же потомок древнего военного рода никогда не был похож на одного из пионеров авиации — француза Габриэля Вуазена, который был настолько потрясён, узнав, что на самолёте его постройки Viosin-III была одержана первая в истории человечества победа в воздушном бою, что впал в глубокую депрессию и навсегда ушёл из авиации. Но Хану потребовалось время на то, чтобы сформироваться как хладнокровному крылатому убийце, не ведающему пощады. Он быстро овладел в учебных боях необходимой техникой пилотажа и стрельбы по мишеням, но в реальных смертоносных схватках первое время не проявлял должной настойчивости в добивании противника. Знавшие его тогда люди говорили, что никогда бы не подумали, что такой добродушный человек сумеет преодолеть моральный барьер перед нерыцарским расстрелом раненого врага. Интересно, что бы они сказали о нём теперь?

Да, теперь Хан даже был благодарен судьбе, забросившей его в советский концлагерь. Не будь в его жизни такого уникального опыта, он наверняка сейчас скучно доживал бы свои дни в Германии. Правда, он вполне мог вообще не выбраться из полярного ада.

После смерти Сталина с приходом к власти Хрущёва многих стали выпускать из заключения, но Хана продолжали держать за колючей проволокой. Его только перебрасывали из лагеря в лагерь, словно перепрятывая от тех, кто, возможно, его уже разыскивал.

Об остальном Максу впоследствии поведала его невеста. От жениха она знала, кто такой Нефёдов, и сумела найти его. Для этого девушка специально приехала в Москву с какой-то официальной делегацией. К этому времени родственники Хана уж почти отчаялись добиться от советских властей каких-то сведений о нём. Они начали самостоятельные активные поиски после того, как один из вернувшихся из советского плена американских лётчиков в газетном интервью обмолвился, что якобы видел Хана в магаданской пересылочной тюрьме. Немецкая родня Макса тут же через Министерство иностранных дел сделала несколько запросов в КГБ, но им ответили, что такого пленного в советских тюрьмах и лагерях нет.

К тому времени, когда невеста пропавшего лётчика нашла Нефёдова, Борис уже лишился покровительства Василия Сталина и был уволен со службы. Поэтому помочь ей мог только советом. Он не стал злорадствовать, узнав, что бывший враг пропал без вести и, по некоторым сведениям, гниёт заживо в колымских лагерях. У лётчиков своя этика, которая запрещает расстреливать в воздухе спасшегося на парашюте противника и мстить пленным. В конце концов, беда может случиться с каждым. Поэтому Борис посоветовал невесте Хана зайти с другой стороны:

— Попробуйте сделать новый запрос, но не в КГБ. Лучше действовать через Министерство обороны. Запросите справку из Ленинградского военно-медицинского архива, там хранятся документы на всех, кто проходил через советские военно-лечебные учреждения, от передовых перевязочных пунктов до эвакогоспиталей. Если ваш жених попал в плен раненым, там обязательно должна быть на него справка. Возможно, вам и не ответят. Но зато чекисты наверняка ослабят бульдожью хватку, когда поймут, что вы не отступитесь от своего жениха. Сейчас в «органах» в связи со сменой курса большая чехарда и поэтому их можно продавить. Хорошо бы также привлечь к поискам кого-нибудь из высокопоставленных лиц.