– Ты точно не против?

– Мне без разницы, – выбора-то особого нет. Глеб Ковалевский, чьей жизнью я пытаюсь жить уже целую неделю, мне просто его не оставил. Потому и придерживаюсь роли, теперь и сам натягивая пуховик. Молнию дёргаю резко, нервно, но Марина и бровью не ведёт. Вид делает или правда не замечает перемен? Не тех, что вызваны моим затянувшимся беспамятством, а тех, чему виной медовый взгляд Саши Брагиной и моя неконтролируемая жажда постоянно чувствовать его на себе. Жажда, которую не утолить и с которой никогда не смириться.

– Отлично. А то домой мне совсем не хочется, – да и жена мне в этом не помощница. Как бы ей ни хотелось вернуть меня прежнего, ничего не выходит: невесомо, буквально на одну секунду задерживается на моих губах своими, заботливо стирает с меня отпечаток своей помады и улыбается искренне, открыто, а я словно манекен. Никаких чувств, кроме сожаления, что я не могу ответить ей взаимностью.

Беру себя в руки, не желая расстраивать и без того взвинченную событиями последних дней женщину, и как можно беззаботнее интересуюсь, неспешно вышагивая по больничному коридору:

– Боишься, что мама прямо с порога тебя на кухню потащит?

– Ну да. Меня сегодня и так отругали за большую прибавку в весе. Врачу же не объяснишь, что моя свекровь не приемлет нетронутых тарелок, – она подстраивается под мои шаги и переплетает свои пальцы с моими, а я едва заметно морщусь. – С такими темпами меня раньше времени в стационар определят.

– Так, может быть, съедем? Марин, нам вовсе не обязательно оставаться у них.

– Но ты… – женщина тормозит, удивлённо разглядывая моё спокойное лицо и, слегка растерявшись от такого внезапного предложения, губу закусывает. – Я была уверена, что тебе у них хорошо.

– Не настолько, чтобы не захотелось  вернуться домой. Пора бы уже.

Он же у нас есть, сама мне об этом говорила. Да и я временами вспоминаю: чёрно-белый кафель в ванной комнате, та самая гостиная, где стены украшают картины криворукого художника, способного разве что измазать холст красками, не слишком-то заморачиваясь целостностью композиции. Кухня опять же – помню, что шкафчики чёрные, глянцевые, а стол из стекла. Если всё это не плод моего воображения, я, наверное, созрел для экскурсии. Так к чему терять время? Я не знаю, а Марина, спрятавшая лицо в ладошках, нервно посмеивается:

– Боже, ты не подумай, я твоих родителей очень люблю, но я жутко боялась, что ты никогда этого не предложишь.

– Почему? – хмурюсь, и, утянув её за локоток, пропускаю куда-то спешащую медсестру.

– Потому что я чувствую, что тебе со мной некомфортно. Нет, ты не подумай, я не в упрёк, – она испуганно округляет глаза и поспешно оправдывается. – Я всё понимаю, тебе тяжело. Наверное, это ужасно проснуться однажды и обнаружить под боком беременную жену, о которой ты ничего не знаешь. Любой бы в себя ушёл… Но ты так часто молчишь, Глеб, что мне начинает казаться, что тебя это даже устраивает – не помнить меня.

А в глазах недосказанное «чтобы помнить её». Шумно выдыхаю, не позволяя себе отвести взгляд от взволнованной супруги, а она набрасывает капюшон поверх своевольных кудрей:

– Прости, не лучшее место для выяснения отношений. Но если уж начали, я могу тебя попросить?

– О чём? – напрягаюсь, теперь не зная чего ждать от своей собеседницы, и не сопротивляюсь, когда, наплевав на свидетелей, она нежно касается моей щеки тёплой ладошкой.

– Не ври мне. И не вздумай меня жалеть. Вовсе не обязательно прикрываться желанием поработать, чтобы вырваться из дома, Глеб. Скажи, как есть, что хочешь побыть один, ладно? Я и сама не прочь брать передышку – трудно видеть тебя и в то же время понимать, что это не совсем ты. Договорились?

– Ладно, – киваю и сглатываю горечь, застрявшую в горле от её слов. А она в сторону выхода кивает:

– Тогда домой? А Герду завтра заберём, когда поедем за вещами.

Не жалеть… Теперь это практически нереально: помогаю жене усесться на сиденье, хлопаю пассажирской дверью, чтобы через мгновение обогнуть автомобиль и устроиться рядом, даже каким-то чудом, на автомате, выруливаю с больничной парковки, а в голове всё это время лишь одна мысль – я чёртов монстр. Ведь правда… Сашу жалел; выплакавшую не один литр слёз маму; себя, чёрт возьми… А о том, каково приходится ей, никогда не думал. Ей, женщине, что каждую ночь проводит в постели с мужчиной, которого по праву считает своим, а лишний раз прикоснуться к нему боится. Потому что не муж он – так, пустая оболочка. Хренов призрак, что не пугает, а скорее навевает тоску по тем временам, в которые для нас двоих возврата нет. Так может и в этом права: что если я не хочу возвращаться?

– Третий подъезд, –  ведь даже забитый автомобилями двор вспоминать мой мозг не спешит, и если бы не Марина, уже отстегнувшая ремень безопасности и, слегка подавшись вперёд, указывающая сквозь лобовое стекло на нужную дверь, я бы долго блуждал в этих постройках. – И вот ещё, твои ключи.

Женщина роется в сумочке, находит искомое и, смущённо улыбнувшись, вручает мне тяжёлую связку, которую я тут же сжимаю в кулаке – метал холодный, почти ледяной, а чувство такое, что в моей ладони горящие угли. Не спрячь я их в карман, не разожми вовремя пальцы, и на коже непременно остался бы ожог.

– Шестой этаж, лифт исправно работает. Ничего, если я отлучусь? Заскочу в аптеку за углом и сразу к тебе.

Лишь к лучшему.

– Иди, не потеряюсь.

Дважды её просить не приходится. Она уходит, наверное, страшась увидеть мою раздосадованную физиономию, когда очередной экскурс в прошлое не принесёт никаких плодов, а я крепче сжимаю руль. Костяшки белеют, а я не замечаю вовсе. На безымянный палец правой руки таращусь. На нём ни следа от кольца, словно я его вообще не носил. Жена есть, свадебные фото в родительской гостиной имеются, а тонкого светлого ободка на смуглой коже не наблюдается… И разве это не странно?

Жаль, что его отсутствие не умаляет моей вины – если не соберусь, мой брак обречён. Их брак – миниатюрной блондинки и здоровяка, который всё время молчит, даже не пытаясь прорваться сквозь толстые стены моего подсознания. Ни тогда, когда я бреду по присыпанному песком тротуару, с трудом удерживаясь на ногах, ведь ботинки всё равно скользят, норовя сбить меня с ног. Ни когда я как черепаха поднимаюсь по лестнице, намеренно игнорируя лифт. А потом у двери долго гадаю, какой из пяти ключей подойдёт к замку, лишь со второй попытки вставляя в скважину нужный. Петли скрипят, в нос бьёт застоявшийся душный воздух, а к горлу подкатывает тошнота – чёрного цвета здесь нет и в помине.

Застываю на пороге, медленно обводя взором просторную прихожую и, неуклюже скинув обувь, нерешительно ступаю по светлому паркету к одной из дверей. Толкаю её, мысленно напомнив себе, что имею полное право заглянуть в каждый уголок незнакомого мне жилища, и вновь шумно выдыхаю – на стене в гостиной никаких картин нет. Да и диван не тот – сочно синий, угловой, утопающий в десятке декоративных подушек, одна из которых свалилась на пол, подмяв под себя Маринины домашние тапочки.