Чёртов лабиринт! Моя жизнь, мои закипающие мозги – чёртов лабиринт, в котором никак не отыскать выхода. Сную по коридорам, врезаюсь в заложенные наглухо двери, а толку нет. Лишь ощущение беспомощности и собственной никчёмности как на дрожжах растёт…

– А ты на Комсомольскую ездил? – а сейчас растёт и надежда. Едва слышу его вопрос, сердце тут же пропускает удар – эта улица мне знакома. – У тебя однушка там. Батя твой на восемнадцатилетие подарил. Я много раз советовал тебе её продать, а тебя и так всё устраивало. Да и меня, чего греха таить – пока в своей ремонт делал, полгода там жил. Уютная, просторная, мебель под заказ, только картины весь вид портят.

Он усмехается, а я выдыхаю с облегчением. Потому что прямо сейчас уверен, что он мне верное направление указал:

– Комсомольская тридцать пять. Квартира…

– Сорок один, – заканчиваю на автомате и, метнувшись к машине, в бардачок лезу. Уверен, что если и есть у меня ключи, то найду я их здесь… Только когда у меня всё было просто?

– У кого запасные могут быть?

– Да у кого угодно… У Славки, у мамы твоей, у Марины… Да даже у меня! Подожди, – достаёт из кармана связку и, отсеяв ненужные, снимает с кольца один-единственный ключ. – Я всё отдать забываю, больше года уже. Глеб, думаешь, ты там что-то найдёшь?

Друг щурится, пристально следя за моей реакцией, а я прячу находку в похолодевших пальцах:

– Надеюсь, – сжимаю в руке металл, и, вскинув голову к небу, очередную сигарету подкуриваю. – Иначе и быть не может. Если где-то и есть ответы, то там.

На Комсомольской тридцать пять – где наверняка обеденный стол из стекла, а ванная обложена чёрным кафелем…

Саша

Алёна уходит эффектно: намеренно ли, случайно, ответ никогда не узнаем, роняет один из стульев, вставший у неё на пути, и громко хлопает дверью, чтобы с высоко задранным носом промчаться мимо стоящих на крыльце мужчин. Не знаю, стану ли я жалеть о её увольнении завтра или эти мысли накроют меня уже к вечеру, но гордую спину женщины, с которой проработала три долгих года, взглядом я не буравлю. На незнакомца своего смотрю. На Артура. На сигарету, зажатую в его пухлых пальцах, которую он изредка подносит к губам. Сорвался всё же, а это ли не верный признак того, что приехал Глеб неспроста?

– Зачастил он к нам. Как думаешь, правда денег даст? – Юля тормозит в шаге от меня и, копируя мою позу, с не меньшим интересом изучает двух товарищей, в эту минуту увлечённо о чём-то спорящих. – Если даст, не отказывайся. Ты всё-таки ему жизнь спасла…

И чего заладили? Как попугаи, странно, что ещё мозоли на языках не натёрли. Словно в моём поступке есть хоть что-нибудь выдающееся: комплект одежды, тарелка супа, диван в гостиной – вот и вся премудрость. Или в наше неспокойное время этого вполне достаточно, чтобы прослыть героем? Нет же. Прыскаю на бредовую мысль своей работницы и, устало вздохнув, к вешалке тянусь:

– Поможешь коробки в багажник загрузить? Отвезу мясо в приют, – иначе моя нервная система не выдержит: на него смотреть тяжело, об Алёнке вспоминать тошно… А стоит представить, какую лекцию мне предстоит выслушать, едва Волков освободится и вновь возьмётся за дело, хочется подальше убежать. От проблем. От неспособности измениться по щелчку пальцев. От чёрных глаз, что находят меня сквозь заляпанное стекло и долго не отпускают, намертво приклеившись к моему лицу. Так что не продохнуть, так что не отвернуться.

– Конечно, – смотрю даже тогда, когда моего плеча касается тёплая Юлькина ладонь. Пожимает участливо, наверняка списав мою растерянность на устроенное Алёной представление и, пробурчав что-то о том, что с её уходом мы ничего не теряем, отпускает, чтобы тут же сдёрнуть с вешалки тонкий не по погоде плащик.

Ладно, я решила сбежать. Но это ведь ничего? Это в каком-то смысле острая необходимость, вовремя проснувшийся инстинкт самосохранения  – бежать от человека, в чьём присутствии тебе так хочется наплевать на собственные принципы. Пусть тяжело, но бежать нужно.

Подхватываю со стола одну из коробок с замороженным мясом и, толкнув плечом дверь, еле слышно здороваюсь. Простое «привет», ничего сложного, а даётся мне нелегко – горло жжёт так, словно не из букв оно состоит, а из острых осколков. И тяжёлый взгляд мне в ответ – не иначе как грозовое небо, рухнувшее на мои плечи, густой туман, запутавшийся в моих волосах. Не стряхнуть уже, не сбросить, потому и шевелю ногами, придерживаясь своего до тошноты правильного плана: мне бы только до машины добраться. Обойти Волкова, не взглянуть на Глеба, сейчас наверняка удивлённо вскинувшего бровь, отбросившего в сторону дотлевающий фильтр, и смело шагнувшего в мою сторону. Шагнувшего именно сейчас, когда мне больше всего на свете хочется наплевать на всё, броситься наутёк по скользкому тротуару и завести свою таратайку, зажатую с обеих сторон дорогими иномарками – Гелендваген, сегодня неприглядно грязный, и чья-то Киа, ядовито-синяя. Её обхожу, а на чёрного монстра с мгновение любуюсь…

– Далеко собралась? – а Глебу и этой секунды достаточно. Выхватывает мою поклажу, недобро нахмурившись вполне очевидным умозаключениям, и, кивком головы сослав свидетелей нашего разговора в кафе, сам укладывает в багажник просроченную провизию. – Я рассчитывал на обед. Сгодятся даже бутерброды.

Обед… Сглатываю комок в горле, теперь любуясь не автомобилем, а его владельцем, и судорожно придумываю оправдание, которое никак на ум не идёт. Потому, глубоко вздохнув, сжимаю пальцы в кулачки, и, набравшись смелости, говорю правду:

– А мы закрыты. Твой повар мою Алёнку сорняком назвал. Сказал, что она хуже паразита – и сама не развивается, и нас на дно тянет. Глеб, с такими темпами моё дело развалится даже раньше.

Может быть, уже к вечеру… Сенька вон как притихла – на меня волком смотрит, на Артура и вовсе, как на пустое место. Он ей советы даёт, а она лишь яростнее оттирает противень.

– Не развалится, моё же не развалилось. А у себя на кухне Артур, вообще не церемониться. Но если хочешь, я могу его приструнить.

– Правда?

Мужчина улыбается, закрывает багажник моей Лады и, застыв в нескольких шагах от меня, руки отряхивает. Отвечать не спешит, а я и так наперёд знаю, что из нас двоих он уж точно как руководитель состоялся.

– Так что насчёт обеда?                                                                                                             

А ещё состоялся как муж, и для меня это знание куда важнее. Ведь его обеды на годы вперёд расписаны: в просторной квартире, что они обустраивали вместе; в уютной кухне, которую наверняка под завязку набили полезной техникой; за огромным столом, где напротив него непременно сидит Марина…

– Нет, не могу. Дела, – и раз он их не помнит, я на амнезию никакого права не имею.

Слабо улыбаюсь, на мгновение задержавшись взором на блеснувших пониманием чёрных омутах, и прежде, чем успею убедить себя, что по сути в совместном походе в кафе ничего криминального нет, к пассажирской двери иду. Ноги ватные, снег скользкий, только не остановить меня. Разве что вовремя пришедшая на ум мысль заставляет ненадолго задержаться на тротуаре: