class="p1">Нигде нет столько вранья и надежды, как на войне. Ты врёшь, тебе врут. На войне можно оправдать всё, что угодно. Все ужасные грешные поступки ты просто списываешь на то, что воюешь за что-то большое и светлое. Самое страшное, что ты сам начинаешь искренне в это верить. На самом деле — это дьявол понемногу ворует куски твоей души, каждый раз, когда ты идёшь на сделку с совестью, потому что каждый раз ты оправдываешь сам себя. Ты устал, ты просто заебался, ты мало поел, замёрз, не выспался, надоело всё это дерьмо — список просто бесконечный.

И каждый на что-то надеялся. Каждую минуту на что-то надеялся или на кого-то. Легче всего надеяться на Господа Бога и на него же сваливать вину.

Так было угодно Богу. Так Бог решил. Бог к себе забрал.

После того, что со мной случилось, было бы странно верить в него, но я не переставал. Немного не так, как это делали мои сослуживцы, не так абсолютно и безропотно. Я не верил, что на небе сидит бородатый дядька и следит за тем, что творят его сыны и дочери, но я чувствовал, что я существо духовное, ощущал, что есть во мне душа, а не только плоть и разум. Только это осознание помогало мне оставаться частично человеком и не превратиться в то зверьё, что насилует женщин и детей, убивает стариков, издевается над военнопленными, прячась за спины мирных жителей, укрываясь в школах и детских садах.

Поскольку смысл своей жизни я потерял, то тоже надеялся на Бога в этом плане. Много раз я был на волоске от смерти, много раз мог погибнуть, но до сих пор у меня не было ни одного ранения или контузии. В везение я не верил. Раз Бог меня держит в живых, значит, у него какие-то планы на меня? Я перестал копаться в себе, придумывая какие-либо смыслы, полагая, что Бог мне как-то намекнёт в будущем для чего я и зачем.

А пока что моей аудиенции жаждал Кудряшов. Он решил встретиться со мной в разбитом, заброшенном посёлке неподалёку от тренировочного лагеря берлессов, и теперь мы ходили с ним по пустым улицам, "любуясь" пейзажем. Генерал вежливо поинтересовался, как мои дела и как поживает Олэська в Берлессии, а потом перешёл к делу.

— Вам пора отделяться от армии Берлессии, — сообщил он. — Армия ополчения должна научиться воевать самостоятельно. А мы пойдём на север, освобождать другие территории Кижей.

— И куда мы пойдём? Я полагаю, нам нужен какой-то штаб и комбат.

Этот момент рано или поздно бы наступил, но вылезать из-под тёпленького крыла берлессов совершенно не хотелось. Спорить с Кудряшовым смысла не было. Вряд ли идея, что он озвучил, его. Он так же выполняет чьи-то приказы, как и все мы.

— Я приглядел одно местечко, Серёжа. Недалеко от АЭС есть тюрьма. Захватишь её, там и развернёшь базу.

Ни хрена себе заданьице! Взять штурмом охраняемый объект, под завязку набитый зэками?

— Почему мы не можем занять тюрьму без боя? Можно переговорить с губернатором и решить вопрос мирно?

— Это часть твоего имиджа, Котов. Безжалостного, беспринципного, безбашенного. Кто рискнёт захватывать тюрьму? Только сумасшедший.

— Понял, — коротко ответил я. — Так что насчёт комбата?

— После захвата тюрьмы, мы повысим тебя в звании до полковника. Командовать армией капитану как-то не солидно.

— А если я погибну при штурме? Есть другие кандидатуры, товарищ генерал?

Я должен был спросить, убедиться, что тут без вариантов.

— Ты уж аккуратней, Серёжа. У нас был уговор? Изволь выполнять. И никогда не забывай, что твоя сестрёнка теперь у нас.

Жирный намёк генерала меня взбесил, но я, скрипнув зубами, подавил свой гнев. Что ж, вот Боженька и подал мне сигнал. В ту же секунду я понял, в какую сторону мне двигаться дальше.

Вместе с огромной ответственностью, Бог давал мне малюсенькую возможность съебаться с этой войны, только пока я не понимал, каким образом у меня это получится.

Глава 34. Сергей

Я собрал небольшой отряд из самых опытных кижан, из тех, кому доверял больше всех. По большей части в него входили те, с кем мне довелось дезертировать.

Нас осталось всего одиннадцать человек. Это все, кто выжил с начала войны. Остальных я набрал в учебном лагере, всё проверил и перепроверил. Я не имел права облажаться в первой же операции.

Теперь я расценивал наше разделение с берлессами не как изгнание, а как шанс уйти от их контроля, попробовать свои силы заново, приобрести хоть какую-то независимость и самостоятельность.

Тюрьму мы взяли без боя. Колония оказалась женской. Мы предложили сдаться охране и её руководству, и они подчинились. По поводу заключённых указаний не было. Мы просто велели женщинам собраться и покинуть территорию вместе со служителями закона.

Несколько женщин попросились остаться с нами. Я прекрасно понимал, что идти им некуда. Кто не сможет затеряться в толпе беженцев, попадут снова в тюрьму, вот и весь расклад. А вот у нас им бы нашлось применение. Соскучились солдаты по женской ласке.

Оставлять на своей территории зэчек было опасно, но и мы не мальчики-одуванчики, поэтому риск стоил того. Голод по женщине был сильнее страха получить от неё подляну. Мужские инстинкты взяли своё.

Пожелавшим остаться женщинам я приказал построиться во внутреннем дворе тюрьмы. Димон предложил выгнать старых и некрасивых, ведь пользы от них никакой. Я же решил оставить всех, даже пожилую цыганку. Мы нарушили отбывание их наказания, придётся взять ответственность за этих бедолаг. Тем более, что они женщины. Жалко их стало чисто по-человечески. В стране голод, нищета, бардак и преступность, зима, в конце концов. Тюрьма — рай по сравнению с тем, что происходило на воле.

Дашку я приметил сразу. Пока я объяснял правила поведения в нашей армии новобранцам, заверив дам, что насиловать их никто не собирается, но инициатива от них в виде благодарности солдатам приветствуется, чернявая девчонка так смотрела на меня, будто была готова завалить меня на месте. Я ещё не сделал ей ничего плохого,