Прошел месяц, прошел другой, пошел третий, и дочка померла, оставив маленькую девочку на руках у своей матери. В деревне вроде бы и поспокойней стало: и скот болеть перестал, и люди все здоровенькие. Ведьму старую не видно и не слышно, только девочка ее по двору да по лесу бегает, и присмотреть за ней некому.

Шли годы, девочка росла и превратилась в девушку, да такую красивую, что любо-дорого посмотреть. Волосы как пшеничное поле, глаза как небо ясным днем, губы как ягода земляники. Да и ласковая, всем на удивление, дружелюбная. Если кому какая помощь нужна, всегда поможет, никогда не откажет. Поначалу деревенские ее стереглись: мало ли чего от ведьмовского отродья ждать? А потом привыкли, даже в гости звать стали, да только она отказывалась. Имени ее никто не знал, да она и не сказывала, так что прозвали ее Ворожейкой, из-за бабкиного ведьмовства.

Бабка ее, та, что несколько лет из дому носа не казала, вскоре совсем зачахла и померла: то ли от старости, то ли от болезни какой, никто не знает. Только как отдала она богу душу, начали в деревне твориться всяческие чудеса.

Неподалеку от ведьмовского дома стояла изба деда Никифора. Он девчонки ведьмовской никогда не чурался: то ей хлебушка даст с молоком, то сказку расскажет, то по головке погладит. Добросердечный старик понимал, что маленькое дитя за грехи родных неответственно. Только родни никакой у деда Никифора не было, и беден он был как церковная мышь. Дочка его давным-давно в город уехала, на раздобытки, и ни слуху ни духу от нее не было.

И тут вдруг, ни с того ни с сего, возвращается Никифорова дочка. Да не одна: с мужем и внуками. Разодетая, как королевишна какая, вся в перстнях и бусах нарядных. Дед Никифор дочь-то сразу не признал, а как признал, так и сел на пороге. Аж разрыдался бедолага от негаданного счастья. А дочка с тем приехала, чтобы отца своего в город забрать.

Уезжая, об одном кручинился дед Никифор: что соседка его, Ворожейка, совсем одна остается…

Проводили деда Никифора, три дня всей деревней гуляли. А как уехал дед, так чудеса и продолжились.

Жила в деревне старая знахарка, Дементьевна. Собирала знахарка травы, отвары целебные готовила и всю деревню лечила. Дементьевна баба была хорошая, жила скромно, о себе не говорила, но и чужих сплетен не разносила. Одна только беда была у Дементьевны: еще в детстве обожгла она себе лицо, когда тушила огонь в отцовском доме. Так всю жизнь, горемыка, и прожила с ожогом — замуж-то ее никто и не взял, детей не народилось. Хоть на старости мечтала Дементьевна с божеским лицом походить, в зеркало без слез поглядеть. И сбылась вдруг ее мечта. Как-то утром просыпается Дементьевна, а от ожога — и следа не осталось. Личико гладкое, как у ребенка. Старая аж в пляс пустилась на радостях, а потом всю деревню обошла, о чуде рассказать.

На знахарке деревенской чудеса не закончились. Через месяц у жены дровосека сын с постели поднялся — десять лет лежал не вставая. Деревом его завалило, когда семью дровами на зиму запасал. А тут встал как ни в чем не бывало, мать чуть от счастья оземь не грянулась…

Стали деревенские думать-гадать: что ж это за чудеса у них творятся? Может, какой особой силой здешняя земля обладает? А кто-то возьми да и вспомни про Ворожейку: не иначе как она все эти чудеса натворила…

Не поправилась во всей деревне только кривая Ермилиха, окосевшая на правый глаз лет двадцать тому назад. Эта самая Ермилиха слыла жутко вредной бабой, не то из-за глаза, не то из-за чего другого. Она пуще всех ненавидела «ведьмовское гнездо» и маленькую еще Ворожейку ругала на чем свет стоит, стоило той рядом с Ермилихиным домом появиться. Почуяла Ермилиха, куда народ клонит, и сказала:

— Ох, наплачетесь вы еще от этой ведьмы, вспомните меня. Вползет она к вам в доверие, змея подколодная, а потом ужалит так, что век помнить будете. Яблочко от яблони недалеко падает. Бабка — ведьма, мать — ведьма. И дочка такая же, только похитрее их обеих будет…

А народ в деревне темный: чудеса — чудесами, а Ермилихины слова запомнили. Ворожейку спрашивать побоялись — мало ли чего…

Прошел месяц, прошел другой — никаких чудес. Ворожейка по дому хлопочет, бедняжечка, старается то здесь, то тут подлатать. То крыша у нее протечет, то скамья сломается, а то ступенька провалится. А помочь-то некому: все одна да одна… Глядел на эти страдания молодой дровосек — тот самый, который с постели-то поднялся, — да и начал к девушке захаживать и всякую помощь оказывать.

Ермилиха как заприметила такие дела, так и понесла по деревне слушок, что, дескать, ведьмовское отродье парня молодого к себе приворожила. Ей-то завидно, что к Ворожейке такой жених захаживает. У Ермилихи дочка на выданье, только сватать эту дочку никто не хочет. Женихов-то в деревне завидных мало, а дровосек — парень золотой. Статный, высокий, глаза голубые, руки сильные. Он этими руками что хошь сделать может: и дерево свалить, и девушку обнять. И душа у него добрая, со страданиями знакомая.

Помогал дровосек Ворожейке, помогал, да и влюбился в девушку по самые уши. Но взаимности от нее никакой ему не было. Как будто боялась она его, сторонилась даже. Сколько раз звал ее дровосек прогуляться с ним вечером по деревне — все отказывалась. Да так при этом бледнела, что казалось ему, за оскорбление Ворожейка приглашения такие почитает.

А Ермилиха, баба глупая, но хитрая, заприметила, что на вечерних гуляньях Ворожейки не видать. Стоит солнышку сесть, так сразу она в дом уходит и до самого рассвета из дому носа не кажет. Знать, боится чего-то, смекнула Ермилиха, но болтать о том не стала, приберегла мыслишки черные до удачного часа.

Недолго пришлось дожидаться Ермилихе. Заболел в семье дровосека второй ребенок, маленький Ефимка. Какими Дементьевна отварами его ни потчевала, никак мальчонка не поправлялся. Вот пришла Ермилиха в дом дровосека и давай Ефимкиной матери про Ворожейку рассказывать. Мол, и ведьма она, одного сына приворожила, другого в домовину утянет, и такая она, и сякая… Слушала ее бедная женщина и не знала, что думать. Сыпались на ее голову всю жизнь одни несчастья. Мужа давно уж потеряла, а детей потерять совсем страшно…

А тут, как назло, у Ермилихиной соседки маленькая дочка захворала. Поняла Ермилиха свою выгоду и пошла по деревне вопить:

— Что ж это деется?! Ведьма маленьких детей на тот свет забирает!

А народ в деревне помнит слова-то Ермилихины. Помнит и бабку Ворожейкину, самую что ни на есть ведьму. Тут еще Ермилиха козырь свой из рукава вытянула:

— Что ж эта Ворожейка как ночь, так в доме прячется? И на гуляньях ее ни разу не видели? Может, оборачивается она кошкой, как бабка ее, и порчу на нас наводит? Что как ворваться нам в ее избу да посмотреть, как ведьма кошкой оборачивается?

Тут совсем обезумели деревенские от ярости тупой да от любопытства неуемного. Позабыли начисто, сколько хорошего сделала для них Ворожейка. Позабыли и про деда Никифора, и про Дементьевну, и про молодого дровосека. Похватали, что под руку попалось, и кинулись к Ворожейкиному дому с воплями:

— Хватай ведьму!