– Кроме того, Дейв, – встряла Дейзи, не отрываясь от телефона, – по-моему, у всех немножко биполярка, не?

– Заткнись, Дейв. Заткнись, Дейзи, – проговорила Хейли.

Повернулась к Годни Рифмасу. Ну, в смысле повернула тело к нему, а взгляд продолжала вперять в потолок. Это потому, что накануне они с Годни Рифмасом спьяну переспали на полу у нее в гостиной. И поэтому, поверх всех прочих бед, Хейли приходилось теперь заниматься неизбежным улаживанием рабочей динамики, без которого не обойтись после того, как потрахаешься с сотрудником.

Сплошные вопросы.

Ошибка ли это?

Случится ли вновь?

Они теперь типа вместе – или как?

И, что самое главное, заявит ли он на нее в отдел кадров за сексуальные домогательства?

Она, как ни крути, его начальница, в отчетливом положении власти и авторитета. Ей сорок пять, а ему двадцать. Хейли понимала, что однозначно уязвима. Пресса обожала, когда удавалось поймать женщину на сексуальных домогательствах – посреди постоянных разоблачений гадких мужчин. Всем же делалось гораздо лучше относительно “ЯТоже” – раз мы все в этом едины.

Годни Рифмас знал, о чем Хейли думает, потому что обычно об этом думал он сам. Он думал об этом всякий раз, когда вечер, проведенный в клубах, завершался случайным съемом. Бухло, наркотики, секс. А следом – негласный страх обнаружить, что у девушки взгляд на прошедший вечер отличается от взгляда Годни. Иногда девушки бывали очень милы и впрямую говорили об этом: “Не волнуйся, Годни. Не собираюсь я твитить, что слишком напилась, чтобы сказать «да»”.

Мило, когда они об этом сообщали. Просто быстрый ответ на незаданный вопрос.

“Надежно, подруга. Как это клево”.

Стоит сказать такое Хейли? Что все в порядке?

Может, погодя, но, вероятно, все же не на планерке.

– Наэрн, лучше поступить, как все, Хейлз, – сказал он, сосредоточиваясь на работе. – Поваляться в ногах. Поизвиняться. Как полицейские то и дело. Мы такие: “Эй. Мы слушаем. Мы мотаем на ус. Мы на самом деле не такие”. Мы такие: мы работаем со своими ошибками и стремимся быть лучшими версиями самих себя, и прочая такая вот херня.

Дейзи оторвалась от своего телефона, как это бывало всегда, стоило Годни Рифмасу открыть рот.

– По-моему, это гениально! – сказала она. – Может, нам всем надо провести неделю в “Ските”[93], прежде чем делать заявление? Ну, в смысле, чтобы наше переизобретение себя смотрелось прям как настоящее.

Дейва, занятого юридическими делами и подобной же мутью, это не убедило.

– А мне не кажется, что просто извиниться достаточно, – сказал он. – Чтобы заслужить прощение, нужно показать хоть что-то, похожее на перемены. Даже Мел Гибсон бросил пить. Нас порют за то, что мы спускаем на тормозах токсичную маскулинность и модель нашей программы слишком бинарна. Мы “Остров любви”. Как это можно изменить?

Хейли тяжко сглотнула. У нее довольно внезапно зашумела кровь, глаза загорелись. И это не эспрессо. Это идея. Гениальная идея. Она увидела выход.

– О боже, – сказала она. – Я знаю, что нам надо делать.

– И что же нам делать, Хейлз? – спросил Годни.

– Мы поддержим радугу! Мы не просто извинимся за свою тугоухость. Мы проведем работу над ошибками. Мы свою тугоухость учтем, и она напитает нас! Мы трансформируем ее в двигатель настоящих общественных перемен. Из следующего сериала мы сделаем один сплошной грандиозный праздник Поколения Пытливых. Полноцветное исследование наполненной и небывалой природы полового и гендерного спектра.

Присутствовавшие разразились стихийными аплодисментами. Всем было ясно, что это потрясающее переизобретение способно пинком вернуть их франшизу в самую середку общенациональной повестки и запустить в ногу с историей.

Хейли позволила себе коротко понежиться в рукоплесканиях, ликовании и торжествующих жестах. А следом перешла к делу.

– Так, народ, – сказала она. – Очищаем расписание прослушиваний, выкидываем оттуда всех привычных, избитых козлов и телок, это все ужас какой прошлый год. Теперь мы ищем участников по всей радуге, и у нас меньше недели на то, чтобы запустить с ними новый сезон.

– Погоди минутку, Хейлз, – сказал Годни. – Разве не надо двоих гетеро оставить? Одного козла и одну телку? В смысле, они же тоже часть радуги, правильно?

Хейли призадумалась. А затем у нее вновь участился пульс и вспыхнули глаза.

– Ты прав, Годни, – признала она и на сей раз счастливо глянула ему в глаза. – Нам действительно нужно по одному человеку из старой модели. Оставляем козла из прошлого улова.

– А телку? – спросил Годни. – Нам же по одному каждого?

– Именно! – торжествующе произнесла Хейли. – И телка у нас уже есть – потому что в этом-то и соль, банда! Мы позовем обратно Джемайму! Вот это будет работа над ошибками. Да это вообще запредельно!

Тут все в комнате впали в благоговейное молчание. Никаких аплодисментов или кулаков к потолку. Эта идея оказалась такой потрясающей, что заслужила почтительное безмолвие. Все понимали: вот почему Хейли – начальник.

– “Остров любви” мертв! – крикнула Хейли. – Да здравствует “Остров радуги”!

И теперь уже все шумно возликовали.

В припадке чистого восторга Хейли предложила Годни дать пять. И даже то, что он продолжил эти пять чередой хлопков, ударов, рукопожатий и сцепок пальцами и Хейли всюду промазала, не смогло омрачить ей радости.

Три знатных зверюги кампании “Англия на выход” угнездились в обитом кожей уюте “Клуба чревоугодников”. Треп Игрив прикладывался к винтажному бренди, Плантагенет Подмаз-Свин попивал из бокала изысканнейший кларет, а Гуппи Джаб потягивал смузи из капусты, сельдерея и спаржи. Три “изощренных мозга” обсуждали веские материи государственного значения, как и многие поколения рожденных править задолго до них – в тех же самых креслах.

– Блядский Банк Англии, – яростно бушевал Игрив, упокоив здоровенный круглобокий стакан у себя на выпирающем брюхе.

Подмаз-Свин предпочел бы, чтоб Игрив бушевал поменьше. А еще ему хотелось бы, чтоб Игрив вот эдак не откидывался в кресле. Помимо того, что в этой позе у Игрива задирались штаны и становились видны носки с крестами святого Георгия, а также непомерные белые голени – катастрофа портновского дела, которую Подмаз-Свин, облаченный в патрициански безукоризненный полосатый костюм с безупречной английской розой в петлице, находил вопиющей.

– Да, они действительно не держат игру, верно, Треп? – отозвался он своим тишайшим, чопорнейшим тоном.