Криво, невесело усмехнувшись, Дарина попятилась. Отступила на шаг, потом ещё на один, до тех пор, пока не упёрлась спиной в стену. Смешанный с презрением гнев так и полыхал в её тёмных, карих глазах.

— Да чтоб тебя! — я ударил кулаком возле её головы. — Ты совсем ничего не соображаешь?! Зачем ты встречалась с Грачёвым?! Говори! — процедил, склонившись к ней. — Говори, Дарина! — гаркнул так, что она вздрогнула. — Дарина, — прорычал с угрозой.

Она перешла все возможные границы. Все до единой. Границу дозволенного, границу моего терпения, границу разумного.

Стоило представить, чем могла обернуться для неё личная встреча с Павлом Грачёвым… Я не понимал, чего она хотела добиться. Понимал только одно — если с ней или Сонькой что-то случится, не прощу себе никогда. Слишком хорошо я знал Грачёва, чтобы не понимать — он способен на всё. Абсолютно на всё.

— Зачем ты встречалась с Грачёвым, — повторил, чётко выговаривая каждое слово.

Смотрел ей прямо в глаза и пытался понять, прочитать, как мог сделать почти всегда, но только не в этот раз.

— Дай пройти, — вместо ответа сказала она и, когда я позволил ей сделать это, отошла от стены.

Молча я смотрел, как она пересекла гостиную и остановилась у окна. Створка была закрыта не плотно, с улицы доносились обычные для вечера первого января звуки: всё те же выстрелы фейерверков, радостные возгласы, громкие выкрики «с Новым Годом».

Пальцы её коснулись ручки, и звуки стали почти не слышны.

— Ему нужны были твои макеты, — сказала она наконец, посмотрев на меня. — Я их ему отдала. От того, что он предложил взамен, отказаться было трудно, — губы её тронула невесёлая усмешка. — Ни одна нормальная женщина на моём месте не отказалась бы.

— Ты, как понимаю, тоже не отказалась?

— Не отказалась, — подтвердила она и вскинула голову.

Я смотрел на женщину, которую… любил. Любил, чёрт подери, до одури, до сведённых скул! Смотрел в её глаза и не чувствовал ничего, кроме холодной чёрной ярости.

— Не отказалась? — вкрадчиво переспросил я.

Чёрная воронка внутри меня становилась всё шире. Дарина так и стояла у окна и, казалось, совсем не боится того, что будет дальше. А стоило бы! Стоило, мать её! Не отказалась?! Глядя в её наполненные гневом и вызовом глаза, я всё ещё не верил в услышанное.

— Дарина? — произнёс её имя ещё тише, по слогам, медленно приближаясь к ней. — Отвечай, что ты сделала! — процедил, встав напротив.

Видит Бог, я не хотел касаться её. Не хотел даже дотрагиваться. Буря, бушевавшая во мне, грозила перейти в нечто начисто лишённое контроля. Всё, что происходило здесь и сейчас не поддавалось разумному. И я, стоя перед ней, слушая её, глядя ей в лицо, всё ещё отказывался принять то, что она говорила.

Уловил запах её духов, волос, согретый теплом кожи и, окончательно свихнувшийся, схватил её за руку. Рванул на себя так, что она с силой впечаталась мне в грудь и тут же почувствовал, как ногти её впиваются в кожу запястья.

— Сука! — зашипел, перехватывая её руку и тут же почувствовал, как щёку обожгло хлёстким ударом.

Проклятье! Она всё-таки сделала это.

— Ещё раз назовёшь меня сукой… — зашипела она, с яростью глядя на меня. И принялась выкручивать кисть.

Волосы её разметались по плечам, глаза, почерневшие, обрамлённые густыми ресницами, так и сверкали.

Похожая на разъярённую фурию, она шумно дышала, примешивая к звуку дыхания чуть слышное рычание, и скалилась дикой кошкой.

— Я тебя ещё не так назову, — я едва удерживал её.

Боялся, что, если сожму ещё хоть немного сильнее, переломаю, нахрен, кости.

— Ты сейчас же мне всё расскажешь, Дарина! — кое-как перехватил её вторую руку и опять впечатал в себя. — Всё, поняла!? До последнего слова!

— Ничего я не буду тебе рассказывать! — дерзко выплюнула она.

Коленка её ударилась о мою ногу, вздымающаяся грудь касалась моей груди.

Да пошло оно всё! Я видел перед собой её влажные, приоткрытые губы, чувствовал, как она трётся о меня, её запах, её сопротивление и понимал: грань пройдена.

— Отпусти! — она попыталась ударить меня по лодыжке и снова принялась выворачиваться, распаляя меня с каждой секундой сильнее и сильнее.

Подпитанное злостью желание затуманило голову, стальными вспышками оставляя только одну мысль — всё остальное потом. Повалить её на ковёр и взять. Смять её, заставить заткнуться и просто иметь её.

— Отпустить? — перехватив кисти одной рукой, я сгрёб её волосы. — Отпустить?! — процедил, заставляя задрать её голову.

Зря. Вызов в её глазах стал ещё заметнее, шея так и манила нежностью.

Я стиснул зубы и, больше не думая, впился в её рот. Она попыталась отвернуться, но я сжал волосы ещё сильнее.

— Что? — зарычал. — Не нравится?! Да чтоб тебя… Что тебе было нужно, Дарина?! Что, мать твою, тебе было нужно?!

Ответить я ей не дал, снова прижался к её губам. Втиснул её в себя и заставил-таки разомкнуть их. Терзал её рот, играл с языком, чувствуя вкус — неповторимый, совершенный вкус её поцелуя.

Почувствовал, как она сжимает ворот моей рубашки, притягивая меня к себе и понял, что как-то само собой выпустил её руки.

К чёрту! Всё к чёрту!

— Мне много чего нужно, — горячо прошептала она, нетерпеливо расстёгивая пуговицы. — Очень много. Ты даже не представляешь, насколько, — на последнем слове она просто дёрнула полы в стороны.

Рубашка не поддавалась, и она, оставив её, коснулась пальцами моей голой груди. С нажимом, до боли, провела ногтями по груди.

— Какая же ты… — я опять поймал её руку. Стиснул, не зная, чего хочу — оттолкнуть, увидеть в её глазах неуверенность, опаску, прижать к себе или хрен знает, что ещё.

— Какая? — выдохнула она. — Ну, Демьян, какая?

Вместо страха — тот же вызов, вместо прежней неуверенности — лёгкое пренебрежение.

Она изменилась. Как будто повзрослела за эти месяцы, раскрылась, подобно свежей розе. Розе… Нет. Она раскрывалась подобно вину. Проникала в кровь и дурманила. Некогда совсем молодое, дерзкое, оно ещё не было выдержанным, но уже сводило с ума. Что же будет потом?

Вместо ответа я смял её губы. Прикусил и, дёрнув за края футболки, махом стянул её. Судорожно гладил Дарину по гибкой спине, вдоль желобка позвоночника и чувствовал её отклик. Рубашка моя наконец оказалась распахнута, и она тут же сняла её. Ладонями водила по плечам, по груди, и её несдержанные, беспорядочные касания превращали всё моё здравомыслие в хаос.

— Какая, Демьян? — когда воздуха совсем перестало хватать, она отступила на шаг, ближе к маячащей за её спиной ели.

На фоне пушистой мишуры и расписных шариков она смотрелась неким подобием Снегурочки с эротической открытки. Обнажённая по пояс, в приспущенных на бёдра штанах, в конец растрёпанная.