чем в корыстные времена конца XX века, они никоим образом не приблизились к воображаемому продвижению экономических моделей, основанных на политике национального экономического развития, которую создали богатые страны мира.

Конечно, худшим итогом были бы провокации или ошибки, которые привели бы Россию и США к прямому военному конфликту. Немногие ястребы в США бряцают оружием в пользу военных действий. Есть и обычные подозреваемые из бывшего Варшавского договора и стран Балтии, которые хотят набрать очки даже за счет действий, которые могли бы привести к глобальному ядерному холокосту. К счастью, эти голоса составляют меньшинство даже в их собственных странах. Более того, даже в Республиканской партии США большинство сопротивлялось призывам к военным действиям. Эскалация до взаимно гарантированного разрушения маловероятна, но с учетом возможности ее материализации даже в отдаленной перспективе, пусть и приводящей в крайнее замешательство, результат был бы именно таким. Страны Балтии, с учетом их небольшого размера и прошлого насильственного включения в СССР в канун Второй мировой, наиболее восприимчивы к агрессивным шагам России. России неплохо бы игнорировать шумные голоса русофобов той части, одновременно приглушая собственный шовинистический хор. Россия выиграла бы, терпеливо вовлекая балтийские государства как партнеров, от роста сотрудничества выиграли бы все стороны, при невмешательстве в дела друг друга. Короче, призыв к «финляндизации», если таково в самом деле искреннее желание России.

Другая возможность для районов Украины, где доминирует Россия, — быть присоединенными в крымском стиле. Такой итог возможен, но менее вероятен, если учесть, что концентрация русскоговорящих в регионах меньше, чем в Крыму. Более того, возможно, что именно Крым «присоединил» Россию, а не наоборот[97]. Скорый запрос Крыма о присоединении, по-видимому, застал Россию врасплох, хотя и был приятен с точки зрения России, которая была наготове со своими силами специального назначения, пусть и отрицает это. Тем не менее это присоединение будет стоить России сотни миллиардов рублей, если учесть стоимость поглощения (мосты, поставки энергии, социальные расходы и т. д.). Неясно, желает ли Россия взяться за следующее блюдо прежде, чем переварит большой кусок, который еще на тарелке. Более вероятно, что она предпочитает федерацию автономных республик с Украиной как подход, который лучше служит ее интересам.

Еще одна возможность для нового украинского правительства — отстаивать полный контроль над югом и востоком. С учетом событий апреля 2014 года и того, что, очевидно, является народным восстанием снизу (какие бы внешние влияния ни работали), оказалось бы сложным ввести контроль Киева над всем юго-востоком, с или без кровопролития. Более того, ранние попытки подобных действий в Донецке оказались затруднительными для украинского правительства, когда протестующие Донецка 6 апреля 2014 года захватили шесть украинских бронетранспортеров, а украинские войска «бежали», причем протестующие «наматывали круги» во вновь захваченных транспортных средствах[98]. Более того, попытки пропаганды «майданного» правительства оказались неуклюжими и любительскими. В какой-то момент, весьма глупо, «майданное» правительство заявило, что они намеревались позволить захватить свои бронетранспортеры. Затем «майданное» правительство (или связанные с ним силы) попыталось замарать протестующих, распространяя антисемитские флайеры и заявляя, что исходили они от Донецкой Народной Республики[99]. Предположительно это было сделано, чтобы противостоять ущербу для пиара, причиненному весьма реальным (хотя и преувеличенным в масштабе Россией) антисемитским экстремизмом «Правого сектора» и чуть менее — «Свободы».

Вернемся к наиболее вероятным сценариям автономных регионов внутри Украины. Такой регион был бы зажат между двумя самыми коррумпированными промышленными странами в мире: Украиной и Россией. Меньшие страны, или в данном случае автономные регионы, более отзывчивы к своим гражданам. Люди во власти с большей готовностью узнают людей, а люди с большей готовностью признают их политическое руководство. Малые промышленные страны обладают историей более частого формирования национальных развивающихся государств и иногда — социальных демократий. Подобное образование на Украине состояло бы из русскоговорящих и было бы размером со Швецию. Но другие постсоветские государства, такая как Латвия, были известны как центры коррупции, хотя меньшей, чем в России, в смысле контактов среднего гражданина с правительственной бюрократией. То есть такая автономная зона на Украине, в отличие от Латвии, весьма индустриализована и, вероятно, получала бы энергетические субсидии от России, что помогло бы поддержать и, возможно, нарастить эту промышленность.

Это отличалось бы от маленького постсоветского государства вроде Латвии, которое быстро деиндустриализовалось и положилось на транзит (порты и железные дороги) и офшорное банковское дело (оба источника доходов в известной степени коррумпированы) в целях поддержания экономики. Так что, вероятно, переход к местной автономии и настоящему привлечению капитала мог бы распространиться из Донецкой Народной Республики на весь юг и восток Украины.

Притяжение коррупции со всех сторон было бы очень сильным, но, возможно, рабочие и средний класс, недавно занятые борьбой за большую независимость, могли создать национальное развивающееся государство внутри Украины, в котором такая коррупция была вторична по отношению к экономическому развитию. Это могло повторить успехи национальных развивающихся государств, которые существовали в прошлом веке до глобального кризиса накопления 1970-х и неолиберальной финансиализации и глобализации, которые последовали затем. Эти развивающиеся государства были выкованы под давлением внешней угрозы и национального пробуждения. Может быть, эти силы снова были выпущены на волю в цехах украинского юга и востока. Возможно, в самом деле началось новое утро? Или кажущаяся кончина Женевского договора, ставшая результатом насилия, видна в эпизодах вроде резни в Одессе 2 мая 2014-го, угрожая нестабильностью, террором и даже войной.

Лабиринты географии во время имперского террора

Мэттью Уитт

Введение: консенсус по декларации

1989 год. Основной символ 70-летней войны между СССР и Соединенными Штатами — Берлинская стена — в тот год рухнул. Изобилие энтузиазма, чувство открытости, которое породило то событие, сложно отрицать даже четверть века спустя. Тогда казалось, что все возможно.

В ноябре того же года, когда осколки стены разлетелись по коллекциям всего мира, формировалось еще одно вложение: возникнувший в вашингтонских «фабриках мысли» список политических рецептов, якобы привязанных к Латинской Америке, но с явными последствиями для задолжавших развивающихся стран и «переходных экономик», в частности, внутри сферы бывшего советского контроля, предлагал именно то, что сегодня проходит как «программа мер экономии» для экономик с «низкими результатами», соблазненных Европейским союзом, причем Украина стала последним очагом.

Продублированный автором, экономистом Джоном Уильямсоном (сотрудником Института международной экономики), «Вашингтонский консенсус»[100], этот ряд политических допущений, быстро добавился к якобы истинам во всех политических эхокамерах Вашингтона.

Спустя годы автор возражал, что он никогда и не думал объявлять какой-либо «манифест» или давать «политические рецепты», а тем более утверждать о существовании подавленного недовольства самой лучшей