— Люди льда! — взревел он. — Возвращайтесь! Иначе Бог нашлет на вас страшное возмездие!

Наемники не остановились. Но линия строя заколебалась, как будто сотрясение земли ослабило им руки и ноги, щиты стали слишком тяжелыми, а мечи не повиновались хозяевам. Военный ритм сбился. Шакал вытащил из-за плеч два бронзовых меча и, обернувшись, взмахнул ими.

— Смотрите! — вскричал он. — Вот идут священные создания Божьи!

Северяне остановились как вкопанные. По тропе с топотом спускались слоны. Обезумев от жары, они рвались на свободу. Погонщики, еле заметные между громадных ушей, пытались править, но животные стремились к морю, к его манящим просторам, к запаху прохладных глубин. Их громадные морщинистые тела пересохли и покрылись коркой пыли, шкура в складках чесалась от блох. Яростно трубя, подняв хоботы, растопырив уши, императорские слоны с топотом вломились в строй перепуганных наемников.

Чужеземцы обратились в бегство. Одни из них, побросав щиты и копья, кинулись в море; другие, оцепенев от страха, метнулись в стороны, но были тотчас же разорваны в клочки воровской армией. Чудовища прокатились над линией фронта, будто волна; когда передний из слонов поравнялся с ним, Шакал подумал, что в нем, должно быть, живет Бог — таким умом светился маленький красный глаз животного. Через минуту громадные ноги слонов втоптали в землю последние остатки сверкающей стены бронзовых щитов.

Лис тронул вождя за локоть и спросил, перекрывая шум:

— Сетис?

— Сетис.

Тут они увидели юношу — он мчался вниз по тропе. Когда он, окрыленный, подбежал к Джамилю, принц воскликнул:

— Я думал, ты приедешь на слоне! Какой триумф! Я горд за своих животных! Вот бы посмеялся над этим мой дядя!

Сетис присел на корточки, хватая ртом воздух. Он не чувствовал ни гордости, ни восторга, только унылую злость пополам с отвращением. Наемники, которые не успели спастись вплавь, погибли; воры из ополчения безжалостно перерезали им глотки, отнимали оружие. Сетис отвернулся и, призвав на помощь все свое мужество, прошептал:

— Послушай. Я должен сказать кое-что о Криссе.

Но Шакал не слушал его. Его взгляд, внимательный и напряженный, не отрывался от остатков разбитого моста на другой стороне синего пролива.

Там возвышался Ингельд. Его массивную фигуру венчал сверкающий бронзовый шлем, сквозь прорези смотрели прозрачные голубые глаза. А перед ним стояла женщина в черном плаще, пухлая и седоволосая.

У Сетиса перехватило дыхание.

— Это она! Мантора!

Шакал ничего не ответил, только Лис прорычал:

— Мы ее знаем.

Женщина подошла к самому краю воды и окликнула их.

— Твоя уловка, вождь разбойников, была умна, но она не принесет тебе ничего, кроме боли. Много лет прошло с тех пор, как мои люди спасли тебе жизнь. Ты помнишь ту ночь, князь Осаркон? Помнишь, как я обокрала самого Повелителя Воров?

Она протянула руку. В ней был зажат какой-то предмет, такой крошечный, что Сетис не мог его разглядеть, он блеснул золотом.

— Они у меня здесь. Твои волосы, обрезки ногтей, кусочки кожи. Я верну их, если твоя шайка покинет Остров. А если нет — начну колдовать.

— Они и правда у нее? — Голос Джамиля был мрачен.

Шакал уныло кивнул.

— Тогда угроза серьезная. Ненависть ведьмы — страшное дело.

— Теперь уже ничего не изменишь. — Повелитель воров говорил тихо, но твердо. Он подошел к сваям обрушенного моста и поглядел на колдунью.

— Ты опоздала, чародейка. Раньше я боялся твоей злобы, но те времена миновали. Многое переменилось. Шакал опять стал князем Осарконом, он испил из Колодца Песен. Может быть, Колодец меня защитит.

Ингельд что-то пробормотал, Мантора покачала головой. В ее голосе звенело презрение.

— Не защитит. Твоя смерть будет долгой и мучительной. Ты ничего не вернешь. Мы будем атаковать, пока не победим, а потом уничтожим всех до единого обитателей Острова — и мужчин, и женщин. Восстановим Храм, ублажим Бога медом и золотом. Я стану Гласительницей и установлю новую власть. И не надейся, что Бог меня отвергнет. Боги переменчивы. Ты сам это знаешь.

Шакал долго выдерживал ее взгляд. Потом отвернулся.

— Колдуй сколько хочешь, — сказал он.

Люди любят играть. Думаете, боги никогда не играют?

Люди обманывают сами себя, врут, сочиняют сказки.

Моя сказка — это мир. Я сочинил его из надежд и желаний, из воды и песка, и выкатил его на небо.

Звезды собрались посмотреть на мое творение. Из моря поднялись русалки.

Но путь был долог, а ведь даже боги устают, и я превратил мир в апельсин и очистил его. У него был восхитительный аромат, из долек сочился сладкий сок. Он стекал по моим пальцам и капал в песок.

На дальнем берегу реки земля была сухая, песчаная.

Мирани карабкалась на берег. Песок под ногами мягко проваливался, обрушивая норки ласточек или мелких шиншилл. Она цеплялась руками за пучки чахлой травы. Наконец выбралась на вершину обрыва — там дул теплый ветерок.

Орфет окликнул ее:

— Не уходи далеко.

А Аргелин сердито спросил:

— Что там, наверху?

— Трава. — Она обернулась. — Большая равнина, поросшая травой.

Ровная степь тянулась, насколько хватало глаз. Из нее не поднимались на горизонте холмы, не росли деревья. Небо над равниной было голубое, безжалостное, посреди него золотым диском пылало раскаленное солнце. Трава под легким ветерком не ведала покоя, колыхалась и переливалась, еле слышно перешептываясь, то гнула, то распрямляла податливые стебли. Мирани настороженно обернулась.

И увидела: Аргелин приставил острие меча к горлу старика.

— Диск. Верни его.

Архон рассмеялся, ничуть не испугавшись. Однако протянул Аргелину солнечный диск. Тот взял его — и в то же мгновение из диска ушел свет. Генерал сунул украшение под кирасу и отпустил старика.

— Нет нужды угрожать, генерал. Я и без того давно мертв.

Но Аргелин уже карабкался на берег. Орфет торопливо высадил Алексоса из лодки и обернулся.

— Выходи и ты, дружище.

Старик печально улыбнулся и покачал головой.

— О, нет, Орфет. Дальше я идти не могу. Дорога в Сады пока еще закрыта для меня. У меня тут свои приказы. — Он взял весла и неуклюже оттолкнулся от берега.

Орфет сказал:

— Ты что, собираешься бросить нас на этом берегу?