Он женился на своей невесте, перебрался на Флит-стрит и прихватил с собой Майру. Ее понесло немножко в другую сторону — на телевидение, — и ему это не понравилось. Дела шли успешно, лицо ее вскоре примелькалось во второсортных передачах. Люди наперебой твердили ей, что она только теряет на Алистера время, и тогда она уехала сначала в Афганистан, а потом в Ирак в качестве военного журналиста. Она была знакома со многими военачальниками, шейхами, министрами, но ни один не показался ей интересным. А тем временем Алистер развелся, женился во второй раз и начал новую семейную жизнь. А как же иначе? Чего она ожидала? Ведь мужчин волнует только то, что творится у них под носом. И все лее он приехал с деньгами выкупать ее у похитителей. Они тогда провели вместе четыре ночи в багдадском отеле. Потом Алистер вернулся к своей домоседке-женушке. Как он сам признался, ему нравились домашние женщины, но любил он ее.

Теперь она снова работала у него, писала большие статьи, но только потому, что так они могли видеться чаще. Правда, начал сказываться возраст, на тыльной стороне ладоней у нее появились морщинки, и она все чаще чувствовала себя одинокой и никому не нужной. И если раньше они умудрялись переспать пару раз в месяц, то теперь то же самое случалось раз в два месяца.

— Алистер говорит, что все это из-за возраста, мол, он уже не такой молодой, — пояснила Майра. — Раньше мы все-таки на Рождество и Новый год урывали пару ночей, но в этот раз он просто запихнул меня сюда.

— Может, тебе походить на сеансы гипноза? — предложила я. — Я знаю людей, которым это помогало. Ожирение, курение, безответная любовь — какая разница? Каждый от чего-то страдает.

— Но моя любовь не то чтобы безответная, — возразила Майра. — Были времена, когда он говорил, что любит меня, и я, несомненно, стала частью его жизни. А как же иначе? Ведь он же стал частью моей!

Но ее удручало, что она торчит здесь, оторванная от внешнего мира. Это обстоятельство наводило ее на грустные мысли о своей судьбе. Она задавалась вопросами — чего добилась и куда катится ее жизнь? И если нет ответа, то что же делать?

— А ты думай о китайцах, взорвавших спутник, от которого работает твой телефон, — сказала я, и мы рассмеялись.

Я пересказываю эту историю от лица Дорлин, потому что у нее действительно были трудности с культурным языком. Возможно, в отличие от всех нас, дам, собравшихся тогда в «Касл-спа», привыкших всего добиваться в жизни своим трудом и при этом не удостоенных чести иметь личного телохранителя, она просто никогда не сталкивалась с необходимостью иметь хорошо подвешенный язык. Все, что от нее требовалось, так это просто существовать, украшать этот мир своим присутствием — как изящная фарфоровая вещица, с которой бережно обращаются и боятся разбить. «Хреновый», похоже, было ее любимым прилагательным, но в ее устах звучало так нежно, что никого не коробило. Этот мелодичный голосок полностью скрывал смысл выбираемых ею слов или отсутствие такового. Впечатления не портил даже грубоватый ливерпульский выговор, обычно режущий чувствительный слух.

Ее так и хотелось оберегать — это желание инстинктивно возникало у всех. Всему виной были огромные глаза Дорлин, обычно пробуждающие в людях материнско-отеческие рефлексы, — именно поэтому котенка или щенка никто не пнет, а, наоборот, приласкает. Именно поэтому кошки выкармливают щенков, а волчицы — человеческих детенышей и мы с готовностью подаем милостыню голодающим детишкам — чем больше глаза, тем больше сочувствия и сострадания они пробуждают.

Она была очень бледной, почти альбиносом, густые прямые волосы подстрижены ровной шапочкой. Кожа — тонкая и нежная, почти прозрачная, светлые брови имели форму идеальной дуги, подведенной карандашиком, а на крохотных хрупких ручках выступали розовые прожилки. Изящные ступни с продолговатыми ухоженными пальчиками могли свести с ума наипридирчивого ценителя женских ножек. Вообще пальцы на ногах считаются одной из самых сложных работ, выполняемых природой. Даже у холеной красотки супермодели большой палец на ноге может не соответствовать пропорциям, а кривой мизинчик греческого бога портит всю красоту изваяния. Но у Дорлин пальчики были просто идеальными. Она вышла из материнского чрева таким вот воплощением симметрии и гармонии. Я поневоле сравнила ее ручки и ножки со своими крупными руками и коротковатыми ногами и осталась недовольна. Но когда женщины бывают удовлетворены своей внешностью?

Однако никто в нашем маленьком дамском обществе ей тогда не завидовал — во-первых, рядом; не имелось мужчин и дух соперничества притупился, а во-вторых, как я уже сказала, у нее были такие огромные, синие, юные и доверчивые глаза!

— Ну давай, Дорлин, расскажи нам свою историю, — предложили мы.

— Да рассказывать-то особенно нечего, — промурлыкала она. — Так, было всякое…

От любопытства мы изогнули шеи, кто-то даже сделал воду потише. У нее был сапфировый пирсинг на пупке, рубиновые сережки и два кольца — просто золотое и с бриллиантом (оба не на безымянном пальце), Если она и была замужем, то не хотела этого показывать.

— Коли уж на то пошло, то мне, может, вообще лучше ничего не рассказывать. Фахду это могло бы не понравиться. Он бывает такой противный, этот Фахд, если кто-то нарушает его хренов порядок.

Ее телохранительница дернулась. Рядом с Дорлин Кимберли смотрелась как кусок твердого пармезана возле мягонького бри. Обеих можно было лишь условно назвать «девушками», точно так же как эти два лакомства лишь условно числятся сырами — слишком расплывчатые категории. Почти все время Кимберли тактично держалась в сторонке — возле созданных фантазией Берджеса египетских колонн, — но при каждом упоминании Фахда подходила ближе. Уж не знаю, была ли Кимберли вооружена — телохранители в наше время не всегда имеют при себе пистолет, зато в их распоряжении находится другое оружие: кулаки, ноги, ножи, яд — выбирай что хочешь.

Она, кстати, приятно поразила меня своей воспитанностью и тактичностью — видимо, положение обязывало. А положение у телохранителей весьма и весьма двусмысленное — примерно такое же век назад занимали в домах гувернеры. Вроде и не член семьи, и не слуга, пищу принимает где-то между хозяйской гостиной и столовой для прислуги. Платят телохранителю за то, чтобы не спускал глаз со своего подопечного, но вместе с тем его присутствие не должно казаться назойливым. Одним словом, знай свое место, получай деньги и держи рот на замке.

Дорлин согласилась, хотя и неохотно, отвечать на наши вопросы. Поначалу она сама вызвалась рассказать о себе и предложила собраться здесь, но, когда дошло до дела, почему-то раскисла. Мы поняли, что она просто не умеет рассказывать — казалось, в жизни Дорлин никогда не принимала решений. Она словно находилась в сердцевине урагана, а события вихрем кружились вокруг нее — «…так, было всякое…».

— Хорошо, Дорлин, расскажи нам, как ты здесь оказалась.

— Что значит «как»? — Она озадаченно смотрела на нас своими огромными синими глазами, совершенно не мигая. Насколько я знаю, люди обычно моргают, когда схватывают что-то новое — какую-то мысль или ощущение. Те же, кто редко участвует в беседах, не моргают вообще, слишком занятые тем, чтобы оградить свою голову от любой новой идеи. Так вышло и с Дорлин. Нам пришлось проявить изобретательность. Мы придумали сыграть в «двадцать вопросов». Именно благодаря такому числу простеньких наводок мы рассчитывали услышать историю ее жизни. Подобно суду присяжных мы избрали Майру своей старшиной. Решили так — кто задаст самый интересный вопрос, получит приз. По поводу приза разгорелся спор — на пустой кухне раздобыть было нечего, поскольку на ужин нам подавали иранскую черную икру и желтки вкрутую с луком. Шоколад в джакузи тоже не принесешь — он тает из-за пара. Поэтому в качестве награды для победившего мы избрали почет и уважение всех остальных.