Поездка получилась короткой. Я думал, Фаррелл повезет нас в свой Тилмароун, но он свернул на перекрестке в другую сторону и стремительно довез нас до незнакомого пустынного берега, голого, как коленка. Ни деревца, ни травинки, одни скалы – и море, насколько хватает взгляда. Наконец-то я смог почувствовать его запах: соленый и сладостный, наполненный всеми красками жизни.

Молли бережно вытащила трилистник из кармана. Полы ее платья трепал ветер, хлопал ими, как парусом.

– Настоящее чудо произошло, – благоговейно прошептала она. – Вы ожили.

Она прижала танамор к губам и так замерла. Этот страстный жест навел меня на одну мысль.

– Слово «танатос» на древнегреческом значит «смерть», – тихо сказал я, чтобы заполнить тишину: Молли определенно испытывала какое-то сильное чувство, похоже, более сильное, чем я. – А «мортем» на латыни – тоже «смерть». Но я тут подумал: слово «амор» на латыни означает «любовь». Вдруг трилистник когда-то в древности нарекли так не только по двум именам смерти? Может, «танамор» – это «любовь» и «смерть»?

– Красиво, – Молли слабо улыбнулась. – Мне нравится.

Я думал, она предложит мне бросить танамор в воду, все-таки моя семья столько лет хранила его частицу, но Молли размахнулась и сама швырнула его как можно дальше от берега. Три зеленых обломка мрамора на мгновение поймали лучи утреннего солнца, ослепительно блеснули – и упали в воду. Неспокойная, живая поверхность приняла их в свои объятия. Я представил, как они опускаются на дно и ложатся среди камней, ракушек и водорослей. Если верить легендам, море хранит много тайн, и теперь к ним прибавилась еще одна.

– Бена удар хватил бы, узнай он, что мы сделали, – прошептал я, глядя на воду.

Молли усмехнулась и без малейшего сожаления зашагала к экипажу, где нас ждал Фаррелл.

– Ой, не сомневаюсь. Но все на свете нужно уметь отпустить, особенно то, что дорого. Про то и сказка. Кстати, когда вы едете?

– Куда? – очнулся я.

Мысленно я все еще любовался лежащими на дне морском камнями, более драгоценными, чем любые бриллианты, – ведь даже бриллианты не вернут потерянную жизнь.

– В Лондон. Вы же тут все сделали! Танамор вернули, мертвецов упокоили, убийцу нашли. Да еще и маму мою к жизни вернули! Это же вы их с Фарреллом познакомили, и я ее такой счастливой с детства не видела. Фаррелл, не подслушивай, это не для твоих ушей сказано.

Фаррелл тихо рассмеялся. Лошади мирно тащили наш экипаж по скалистому берегу. Сердце у меня бешено колотилось, я и забыл, как ощущается волнение. И правда, что мне теперь здесь делать? Самая невероятная глава моей жизни завершена, пора вернуться к обычным делам, как я и мечтал. Я с затаенной просьбой глянул на Молли. Вдруг она подскажет мне повод хоть ненадолго задержаться? Но Молли, весело насвистывая, щурилась на восхитительное утреннее море и на меня не смотрела.

Когда мы вернулись домой, у нашей калитки лежала газета. Ровно месяц назад я оплатил подписку, но месяц истек вчера, так с чего нам принесли свежий номер? А потом я понял: газету доставили по просьбе Робина.

При мысли о нем на душе у меня стало тяжко. Ну конечно, вот почему Молли так торопится меня выставить! Я немедленно велел себе развеселиться – я жив, чего еще желать, – но утреннее ощущение бесконечного счастья, кажется, поблекло безвозвратно. Все встало на свои места: Фрейя завтра выходит замуж, Робин с Молли друг другу небезразличны, так что делать в этом доме мне?

Я поднял с земли газету и взглянул на первую страницу. Даже она меня не ободрила, хотя новости определенно были хорошими. Передо мной был сделанный полицейским художником набросок портрета Нэнси Дигсби – идеальное, восхитительное лицо, – а под ним красовался, думаю, самый огромный заголовок в истории этой газеты: «СЕНСАЦИЯ: ДОЧЬ БАРОНА ДИГСБИ СОЗНАЛАСЬ В ВОСЬМИ УБИЙСТВАХ».

Ну, теперь за тиражи можно не волноваться. Надеюсь, Робину в честь этого поднимут зарплату. Меня так и тянуло скомкать газету и выбросить, но Молли бережно вытянула ее у меня из рук. Она смотрела на статью с такой гордой, сияющей улыбкой, что я окончательно понял: пора задуматься о билете в Лондон. Правда, у меня и денег-то на билет не хватит.

– Вы нам за чаем почитаете, – сказала Молли, продолжая разглядывать статью. – Уверена, это Робин написал!

Ну конечно, он. Хватило одного беглого взгляда на передовицу, чтобы узнать его стиль. Нэнси он называл «девушкой убийственной красоты», Мура – «трагически влюбленным стражем закона», а барону досталось прозвание «несчастный отец, нуждающийся в поддержке нашего сообщества», из чего я сделал вывод, что история ненависти Робина к барону исчерпана.

– Может быть, ты… Ты хотела бы съездить в Лондон? – смущенно спросил я у Молли, решившись на последнюю попытку. – Проведать леди Бланш?

– Не. – Она покачала головой, отстегивая лошадей. – У меня тут дел невпроворот. Мама после свадьбы к Фарреллу съезжает, и кто за домом присмотрит? Да и на земле столько дел! Это вас столица заждалась, нечего мне там делать. Я свое отгуляла. Надоело прислугой быть, а тут я сама себе хозяйка. Ну что, когда вы едете?

Судя по всему, идеальным ответом было «прямо сейчас», и я осторожно напомнил:

– Нам в полдень нужно заехать в замок на холме, дать показания. Днем похороны Элизабет Дигсби, а завтра утром, насколько я помню, твоя мать и Фаррелл венчаются в церкви.

– Точно! – Молли подошла ближе и прошептала мне на ухо: – Фаррелл хотел вас попросить быть его свидетелем, вы уж не откажите, он в вас души не чает. А завтра вечером будет в честь свадьбы угощение, и вот на него я на вашем месте не ходила бы. Все соседи видели, как вы из мертвых вернулись, и вчера-то я их удержала, а завтра только и будете на расспросы отвечать. Придется все им выложить, иначе обидятся. А вы же сами не хотели про танамор болтать, так?

Итак, приговор оглашен: мне нужно уехать завтра днем, между свадьбой и угощением. Я растерянно молчал. Не ожидал, что так жаль будет расставаться с этим местом. Как ни смешно, здесь я чувствовал себя дома, – а с тех пор, как умерла мама и осиротел наш собственный дом, так я не чувствовал себя нигде.

– Конечно. Я и сам собирался уезжать, – выдавил я, потому что Молли, кажется, ждала ответа. – Уверен, найдется корабль, отходящий к британским берегам завтра днем.

– Отлично! А для вас мы прощальный ужин сегодня устроим. Курицу запечем так, что пальчики оближете.

– У тебя все будет в порядке? – неуверенно спросил я.

– Конечно. – Молли заколебалась, а потом все же потянулась и сжала мою ладонь. Я вздрогнул всем телом. – Благодаря вам у меня все хорошо.

Я старался не смотреть на нее, чтобы не выдать своего смятения. Ощущение ее руки в моей меня словно заколдовало. Живое тело оглушительно громкое – мне казалось, барабанную дробь моего пульса слышно на мили вокруг. А Молли продолжала сжимать мою руку и говорила:

– Не могу передать, от скольких несчастий вы меня избавили. От Флинна, от смерти, от работы в услужении, от неотмщенной смерти брата. Даже мамино счастье – ваших рук дело. Все долги отданы, мистер, и отданы с лихвой. Можете спокойно ехать домой. Живите так, как мечтали. – Она тихо рассмеялась и шутливо встряхнула мою руку. – Вы ведь граф, забыли?