листы «плохой» бумаги с ржавыми пятнами при соприкосновении с листами неповрежденной, и даже в отдельности от не подверженной такой заразе бумаги, смогут окрасить своей ржавчиной и прилегающие листы. Так зачастую бывает в иллюстрированных изданиях XIX века, когда защитные листы папиросной бумаги к гравюрам инфицируют ржавыми пятнами весь книжный блок. Или же рисунки старых мастеров в музейных коллекциях, будучи помещенными в XIX веке в музейные паспарту и проложенные качественной папиросной бумагой, оказались по этой причине все в отвратительных пятнах, потому что ни о какой «кислотности бумаги» никто в то время ничего и знать не знал…

Нужно оговорить также тот факт, что крашеная в массе тряпичная бумага рубежа XVIII–XIX веков, знакомая многим по своему голубому оттенку, – практически не подвержена появлению ржавых пятен, что объясняется консервирующим эффектом красителей, употреблявшихся при приготовлении бумажной массы.

Относительно природы появления ржавых пятен было много разговоров, особенно настаивали на том, что инспирируется их появление повышенной влажностью. Однако не стоит путать пятна с грибком или плесенью, которые рождаются от избытка влаги. На появление ржавых пятен влияет хранение книги в целом – не только влажность, но и пыль, солнечный свет, доступ воздуха, загрязнение… Конечно, поскольку переизбыток влаги наиболее пагубен для сохранности бумаги вообще, влажность крайне благотворна для ржавых пятен, но отнюдь не одна она. Именно поэтому часто мы можем видеть два экземпляра одного и того же издания, первый из которых двести лет хранился на полке и практически (а может, и фактически) никогда никем не открывался, а второй – стоял на полке свободного доступа в читальном зале; и если первый оказывается чистым, то второй – с пятнами окисления.

При реставрации такой внешний дефект обычно уходит – отбеливание сильными реактивами типа хлора превращает бумагу в белоснежную; в этом одновременно есть и отрицательный результат – книга или гравюра настолько выбеливаются, что даже тонирование слабым раствором чая не может нивелировать того эффекта «новодельности», которое производит сильно выбеленная книга или эстамп. Но это – видимая сторона, поскольку внутреннее деструктивное воздействие хлора на бумагу намного превосходит своими отрицательными последствиями косметический эффект реставрации: процесс старения бумаги резко ускоряется, реставрация в действительности сильно приближает срок гибели памятника.

Избыточно обрезанный экземпляр

В сущности, обрезанный экземпляр – ничуть не дефект. Конечно, если выбирать, то необрезанный экземпляр любого прижизненного издания Пушкина – неизмеримо лучше с коллекционной точки зрения, нежели обрезанный (не говорим о случаях, когда последний в каком-то прекрасном переплете); однако обычную книгу XVIII века все-таки лучше иметь в переплете эпохи, нежели «лохматый» экземпляр в обертке. Когда же речь идет именно о дефектах, нужно говорить об излишне обрезанных экземплярах – в книжной среде их зовут «зарезанные».

Поскольку в годы советской власти всякое переплетное мастерство как индивидуальный труд было задушено, для рядового гражданина оставались доступны лишь переплетные мастерские в системе организаций бытового обслуживания населения, которые успешно переплетали дипломные и диссертационные работы. Технология этого переплета была проста: книга прокалывалась (толстая – просверливалась) насквозь вдоль корешка на расстоянии 1 сантиметр от края (это называлось «втачку»), прошивалась через эти отверстия шнуром, затем немилосердно обрезалась и вставлялась в грустного вида переплет, оклеенный коленкором, бумагой, бумвинилом. Основное зло, которое нес такой тип переплета, – не только просверливание блока, но и его значительная обрезка. Может возникнуть мысль, что нет особенной нужды обрезать сильно книгу, тем более «зарезáть» ее, но поскольку одним из главных последствий советского планового хозяйства была повсеместная экономия, степень обрезки книжного блока всегда влияла и на расход переплетного материала. Чем меньше формат – тем меньше употребляется и картона на переплет, и коленкора на его покрытие. (Этот принцип экономии оказался достаточно живучим – мы рекомендуем измерить книгу до и после переплета, и легко удастся увидеть, как немилосердно зарезается книга даже в «библиофильских» переплетных мастерских.)

Таким манером было искалечено огромное число книг; но, увы, не столько книг из частных собраний, хотя и таковых немало, сколько из фондов государственных библиотек. В крупных библиотеках страны существовали свои переплетные мастерские, где посредством такой вот экзекуции книги «приводились в порядок». До сего дня практически в каждой выдаче в читальном зале приходится оплакивать прекрасные необрезанные экземпляры в печатных обложках, сильно обрезанные и вставленные в советские переплеты «на прокол». Особенно же это усилилось в 1970–1980‐х годах, когда дело дошло до брошюр; и когда смотришь, к примеру, на прижизненные издания Н. И. Лобачевского (обычно оттиски из казанских журналов, таким образом «спасенные для будущих поколений»), то довольно долго не можешь забыть эту печальную картину.

Конечно, любая коллекционная книга сильно теряет и в цене, и в коллекционной значимости, если она прошла через руки переплетной мастерской 1950–1980‐х годов. И даже если книгу приводить в божеский вид – расплетать, проклеивать дыры от проколов, переплетать заново, то увечность экземпляра опытному глазу останется заметна.

Особенно обидно, когда в многотомном комплекте какого-то издания недостает тома, и, купив его, вы оказываетесь владельцем экземпляра на 3–5 сантиметров короче по каждой стороне. Для маскировки такого уродства и был выдуман способ, которым можно увеличить размер блока, «распушить» его: книжный блок расшивается, а затем переплетается заново, но листы в тетрадях подшиваются не на одном уровне, а поочередно выше-ниже, то есть в результате получается, что половина листов стоит выше (внизу пустота), половина – ниже (вверху пустота), но вместе они по высоте образуют нужный размер, достигая размера остальных томов.

Подмоченный экземпляр

Довольно неприятным обстоятельством является подмоченность экземпляра. Не иносказательная, а непосредственная – когда книга в процессе жизни попала под воздействие воды. Конечно, если книга пострадала при пожаре, она часто представляет собой полные руины, но мы говорим об ином: о водяном потеке, который проходит в определенном месте листа, обычно через всю толщину книжного блока.

Разумеется, бывают случаи, когда некто опрокинет при чтении стакан чаю или воды, и вот уже книга получает пожизненное увечье в виде затека; но это частный случай, тогда как история книги помнит более масштабные события. Я говорю прежде всего об эпизодах петербургской истории, когда очередное наводнение пыталось пожрать типографские склады.

Часто книги гибли безвозвратно – они настолько намокали, что по отшествии воды быстро начинали плесневеть, и их пытались скорее продать кучей на бумажную мельницу, чтобы они сгодились на переработку. Однако в значительном числе случаев книги не гибли полностью – ведь наводнения не были чем-то сверхъестественным и продолжительным; просто изредка вода превосходила воображение предохраняющихся и достигала даже не подвалов, а уже первых этажей, где хранились книги. В таком случае книги именно подмачивались –