Тот таращится на каракули Флеминга, его челюсти дрожат, в глазах – ужас.

– Ннн… – произносит Стрикланд; выброс невербального расстройства.

Хоффстетлер возбужден, полон той самой энергии, которой он привык пользоваться во время больших лекций в университете. Быстро, не давая противнику выдавить что-то более членораздельное, он становится на колени рядом с существом и указывает на трепещущие жабры и содрогающуюся грудь.

– Дэвид, если вы желаете, то запишите и это. Смотрите, как оно переходит… спокойно, без труда от одного механизма дыхания к другому, принципиально отличному? Слишком смело будет надеяться, что мы сможем скопировать искусственным образом все его амфибийные функции… секреция липидов, кожное поглощение влаги, дыхательные эмульсии… Скажите генералу Хойту, что я уверен в том, что, если у нас будет достаточно времени, мы сможем создать обогащенные кислородом заменители, сфабриковать некое подобие осмотической регуляции.

– Мура… – начинает Стрикланд, но Флеминг делает то, что он делает прекрасно, а именно записывает, и все его внимание обращено на Хоффстетлера. – Целая куча…

– Вообразите, Дэвид, что мы тоже можем дышать, как это существо, под водой, под высоким давлением. Космические путешествия тогда станут намного легче, разве не так? Забудьте о единственном обороте вокруг Земли, которым так гордятся Советы. Вообразите недели на орбите! Месяцы. Годы. И все это только начало. Радиоуглеродный метод показывает, что это существо может иметь возраст, измеряемый столетиями. Ошеломляет, не правда ли?

Грудь Хоффстетлера, раздутую от самоуверенности, начинает покалывать стыдом. Да, он говорит правду, но на языке у него мышьяк.

Два миллиарда лет мир пребывал в спокойствии, и только когда возникло половое разделение, то самцы, украшенные яркими хвостовыми плавниками или рогами, колотящие себя в грудь, повели Землю туда, куда сейчас она просто несется, – к самоуничтожению. Возможно, именно это объясняет открытие Эдвина Хаббла – что все известные галактики удаляются от Земли, от целой планеты мышьяка.

Хоффстетлер утешает себя тем, что этим утром такое презрение к себе оправдано.

Пока Михалков не даст добро на извлечение, псы «Оккама» должны получить кость, чтобы им было что грызть.

– …Дерьмовой муры! – наконец заканчивает фразу Стрикланд. – Дерьмовая мура! Ты можешь сказать генералу Хойту, что доктор Хоффстетлер… Боб… сошелся с амазонскими дикарями. Обращается с этой тварью, словно она бог. Может она из СССР. Запиши это, Флеминг. Может быть, у них в Советах не такие боги, как у нас…

Горло Хоффстетлера перехватывает от тревоги, он сглатывает ее как большую пилюлю. Ричард Стрикланд – далеко не первый, кто подкапывается под его происхождение, но он может оказаться первым, кто в состоянии докопаться до истины.

Хотя Хоффстетлер никогда не встречался с генералом Хойтом, даже фото не видел, он чувствует, что тот нависает над ними грандиозным силуэтом, отпечатанной на потолке фигурой, гигантским кукольником, которому нравится стравливать двух марионеток и смотреть, кто окажется сильнее.

Хоффстетлер прячет нервозность, глядя на существо.

Его карьерный путь отмечен страстью к славе, правда, но такой сорт внимания ему вовсе не требуется. Но от этой битвы он не в состоянии уклониться, если хочет, чтобы выжил девонианец, чтобы выжила Элиза Эспозито, чтобы выжил в конечном итоге он сам.

Под ярким светом лампы, сидя в свертывающейся крови умирающего существа, он внезапно осознает, что связь девонианца с миром природы только начинается с Амазонки, что его гибель может означать уничтожение некоей цельности, прекращение прогресса везде и для всех.

– Ключи, – он смело протягивает ладонь. – Его надо немедленно вернуть в воду.

13

В последнее время он не может спать.

Когда он может, то проваливается в черную яму, а затем жестко выпадает из нее. Три часа утра, он задыхается и хрипит, и Лэйни гладит его по спине, словно он ребенок, но он вовсе не ребенок, и это вовсе не слезы на его щеках, и он отталкивает ее руки, но она продолжает его успокаивать, спрашивает, не из-за пальцев ли это все и не нужно ли снова показать их доктору, но это не пальцы, и она начинает говорить, что это все из-за войны, что она читала в журналах, что война может поселиться в человеке, но что эта женщина знает о войне, как она ест тебя, но и ты ешь ее, и что она знает о памяти, ведь невозможно, чтобы она в своей жизни, состоящей из гладильной доски и грязной посуды, выплавила хоть одно воспоминание вроде того, что выжжено в мозгу Стрикланда.

Во сне он снова на «Жозефине», они скользят под саблями тумана, кровь команды течет по палубе, и единственный звук – сосущее хлюпанье беззубой грязи.

Он ведет корабль в грот, закрученный так же туго, как раковина, и расходится завеса из насекомых, и существо поднимается, только это не Deus Brânquia, а генерал Хойт, голый, розовый и блестящий, словно резина, и в протянутой руке – тот же нож «Ка-Бар», который генерал дал Стрикланду в Корее, когда они заключили ту мрачную сделку.

Он видит Хойта вполне отчетливо.

Тот любит стоять, одной рукой играя с медалями на груди, а другой – оглаживая выступающий живот. Его глаза наполовину закрыты, но они не мигают, как у гадюки. Проказливая ухмылка выгравирована на пухлых щеках.

Но Стрикланд не слышит ничего.

Все его воспоминания о Хойте, все приказы, благодарности, уклончивые намеки – лишены голосов. Нет, там нет немоты, в которую погружена Элиза, звуки просто затемнены точно таким же образом, как его разум затемнял отдельные слова в коммюнике по поводу Deus Brânquia – черными квадратиками.

Они звучат как долгий пронзительный вопль и выглядят подобно редакторской правке: хххх ххх хххх ххххх.

Но даже здесь, в лаборатории, он не в силах вообразить, как Флеминг может разобрать бессмысленные крики Хойта. Стрикланд чувствует ту слабость, которой он не ощущал со времен дикой жары в Корее и еще более жарких деньков на Амазонке.

Может быть, Хойт говорит о пришитых обратно пальцах, может быть, Хойт думает, что Стрикланд более не способен контролировать ситуацию. А если Стрикланд теряет доверие Хойта, то каким образом Стрикланд может распутать узлы и оказаться на свободе?

Он моргает, оглядывается, ему кажется, что он видит, как зеленые лианы ползут из вентиляционных отверстий, зеленые почки возникают на розетках. Это все от лекарств? Или на самом деле?

Если он не сможет положить конец этому эксперименту, то Deus Brânquia победит, и тогда весь город станет частью Амазонии. Стрикланд, его семья, все жители окажутся в плену у знойных удушающих джунглей.

Он сжимает кулак, зная, что произойдет.

Боль хлюпает точно плотный, горячий сироп в его зараженных пальцах, руке, а затем и в сердце. Все плывет перед глазами, затем возвращается ясность, которую дарит только buchite.