Он прижался лицом к окну, и когда наклонял голову под определенным углом, его отражение сливалось с аэропортом и городом. Это был странный эффект, и лучше всего он смотрелся мельком, оба мира — внутренний и внешний — стали видимыми. Он высоко поднял бокал и выпил за свой успех. Его жизнь была хороша и могла продолжаться еще долго. Он позволил себе помечтать.

Когда он был маленьким, родители подарили ему щенка. Маленький зверек незамедлительно намочил ковер. Мама избила его палкой, чтобы показать, что так поступать неприемлемо. Она была злой, вместо того чтобы быть доброй. Даже сейчас он мог четко вспомнить звук ударов деревянной палки о кости. Тогда он посмеялся, но все же нервничал, не знал, как на это отреагировать. Звук вибрирующего черепа щенка под ударами остался с ним, этот визг, резкий, первобытный, несколько выводил его из себя. После этого инцидента он успокоил животное и был удивлен произведенным эффектом. Животное вскоре забыло про наказание, но больше не пачкало ковер. Все это было в течение каникул, и, когда Джеффрис вернулся в школу, одна из служанок стала присматривать за щенком. Он терпел животное, но никогда не чувствовал себя привязанным к нему, никогда не разрешал ему спать в его комнате и не гладил его по шерстке. Он смутно помнил период парой лет позже, когда действительно ударил животное, чтобы вызвать в нем страх, а потом пожалел его, успокоил и восстановил доверие к себе. Все дети проходят в своей жизни через стадию, когда они демонстрируют такую жестокость, и теперь он сожалел о своих действиях, но был заинтересован идеей доверия, тем, каким образом оно так быстро может быть завоевано.

Потом, когда заинтересовался наукой, он использовал бедную собаку для своих детских экспериментов. В паре случаев его снадобья вызывали у животного рвоту и вращение глаз. Он осознал, что такие эксперименты надо проводить тайно, и легко смог это сделать. Вой пса грозил ему наказанием, а не спокойным порицанием. Потом Джеффрис пустил по телу щенка электрический ток, от которого тот вздрагивал. Теперь, думая об этом, он содрогался. Это делалось безо всякой необходимости, он был еще так безрассуден. Собака выла бы на весь дом, моля о пощаде, но он замотал ей пасть, и слышно было только слабое скуление. На какое-то время собака стала его бояться, но она была слишком глупой, и поэтому ее легко было обмануть. Знание о доверии очаровало его. Естественный детский интерес к науке, конечно, мог быть интерпретирован как жестокость, но он точно знал, что это был не тот случай.

Массы были безграмотны и, следовательно, рассматривали такие вещи как вивисекцию. Животные были объектами, которые не испытывают боль в том же смысле, что и человеческие существа. Наделять животное человеческими чувствами — нелепость. Сентиментальные орды имели такие же реакционные взгляды на генетически модифицированные культуры, аборты, генетику, даже использование пестицидов. По этим причинам власть, которая заставляла общество работать, проявляла большую тактичность. Это постыдно, но это цена общества, которое пока неспособно контролировать свои эмоции. Сентиментализм приводил в гнев Джонатана Джеффриса. Даже будучи тинейджером, он считал его идиотизмом. Те, которые протестовали против абортов и вивисекции, действительно раздражали его. Скотобойни не находились на всеобщем обозрении, а гарантии говорили, что мясник был гуманным, как будто это не было явным противоречием фактов. Лицемерие и непосредственный самообман людей действительно удивительны. Мультинациональные компании понимали это и нанимали агентов по общественным отношениям, а затем продолжали действовать беспричастным образом. Так же, как и государство. Неудачники, посвятившие свои жизни протесту, были арестованы и посажены в тюрьмы, воля народа сломлена, а его совесть соответственно обработана.

Будучи тинейджером, Джонатан интересовался химией и физикой, вдобавок медициной, а позднее экономикой, он изучал ее, когда ему минуло двадцать. Так же он чрезвычайно интересовался духовным миром. Родители были религиозны, и он был взращен в вере в Бога. И даже в таких условиях с раннего возраста он начал задавать вопросы. Есть ли жизнь после смерти, например? Умирает ли сознание вместе с телом? Есть ли небеса, и как люди могут знать, на что они похожи? Библия неправдоподобна. Родители были порядочными людьми и принимали все это без вопросов, но он так сделать не мог. У него был беспокойный, пытливый ум. Если там просто бесконечная пустота, которой нужно ждать, это невыносимо. Должна быть жизнь после смерти, просто должна быть, но чем больше он думал о существовании рая, тем больше он боялся его. Что если он это возненавидит? Почему он должен быть вынужден оставаться навеки в месте, к которому питает отвращение? Библия была написана человеком, и люди создали Бога в своем собственном воображении. От огня и серы к социализму, что-то не так с этими заветами. То же самое он думал по поводу официальной точки зрения о существовании рая. Этого люди не могли знать. Даже будучи подростком, он был вынужден контролировать свою судьбу.

Это было желанием самоопределиться, которое отделяет человека от зверей, умного от дурака. Джонатан никогда не любил своего щенка, никогда не волновался о нем, просто забыл о собаке, когда подрос, и оставил ее на попечение служанки. Животные были сентиментальным приложением, сантименты не дают развиваться более высокому разуму. Тупые эмоции портят работу вивисекторов и генетиков, и это не позволяет ученым продолжать эксперименты над человеческими существами. Зачем выбрасывать миллионы на лечение умственных заболеваний и физических недостатков, если можно служить более высоким материям? Конечно, можно, было бы желание, он не имел в виду принудительную вивисекцию, но чувствовал, что эти люди будут счастливы помочь. Пока что химикатами накачивают только кроликов, наблюдают за ними, отмечают уровень сахара в крови и рост раковых клеток и опухолей, но как бы возросла эффективность, если бы все эти тесты проводились над людьми.

Источник готовой рабочей силы — это нищие. Масса мужчин и женщин, которые могут быть отобраны в соответствии с их незначительной ролью в обществе. Бедные люди — это губка, всасывающая пособие по безработице, которая только получает и получает и ничего не отдает взамен, а ведь их можно выгодно использовать. Естественно, все будет оплачено. Он не оправдывал рабство. Не был нацистом или коммунистом. Он посмеялся над этой нелепой мыслью и залюбовался на свое лицо, отражающееся в стекле. Зная, что женщины найдут его привлекательным.

Когда ему исполнилось восемнадцать, товарищ преподнес ему в подарок женщину. Джонатан был девственником и не имел вообще никакого сексуального опыта. Приятели ссылались на эту молодую женщину как на леди ночи, хихикали и провоцировали его. Они выпили вина в итальянском баре в Ковент Гарден, а затем отправились пешком в Сохо, который в те дни считался плохим, но забавным районом. От этих воспоминаний он содрогнулся. Сама девушка была из низшего класса. Не той проницательной девушкой по вызову с роскошными апартаментами и избранным списком клиентов, а обычной проституткой, ждущей у освещенного огнями лестничного колодца, натуральных ворот в ад. Ее имя было рядом со звонком, и когда он поднялся по лестнице, то увидел, что дверь широко распахнута. Она была неряшливо очаровательна, с детским голоском, кожа напудрена, а глаза тупы, без сомнения, от каких-то наркотиков. Она занималась с ним оральным сексом в обшарпанной комнате, расположенной над салоном стриптиза, и вся эта обстановка казалась ему оскорбительной. Когда произошла эякуляция и он ретировался, то был подавлен стыдом. Девушка была отвратительна, а комната грязна. Джонатан рассердился на нее за то, что она вынудила его потерять контроль, и отказался отдать оговоренную плату. Попытался покинуть здание, но огромный мужчина подстерегал его на выходе. Джонатана ударили в живот, было больно. Потом этот амбал вынудил его заплатить деньги плюс лишние пять фунтов за причиненное беспокойство. Девушка спустилась на лестничную площадку и плюнула ему в лицо. Обозвала его всеми грязными словами. Потом мужчина ударил его в лицо и скинул с лестницы. Он мог умереть. Мог сломать себе шею. Когда он лежал внизу, их ревущий смех эхом отдавался у него в ушах. Спотыкаясь, он вышел на улицу и проблевался в желоб.