такая женщина — ух! Звонит дочь и говорит: «Она сама дойдет?» А я пытаюсь объяснить дочери, что ее мама шесть недель пролежала на аппарате искусственной вентиляции легких, умирала у нас несколько раз, уходила в сепсис, и все дела. То есть мы ее похоронили мысленно уже раза три. И я пытаюсь объяснить ее дочери, что мама сама не переворачивается, мама сама не садится. Она мне говорит: «А ей правда обязательно инвалидное кресло?» Я говорю: «Ей не только обязательно инвалидное кресло, она еще в него первую неделю даже не сядет». И там такое молчание в трубку, я думаю — замечательно…

Плана Б нет, и как вы говорите — бояться или не бояться, вот: 55 лет, абсолютно здоровая женщина…

Были 70-летние пациенты, которых мы чуть ли не теряли, не планировали, что человек сможет выйти, а через полтора месяца выписывали, после тяжелого лечения. Они своими ногами выходили после реанимации в терапию и с терапии уходили домой. И есть сорокалетние люди, которых мы теряли за трое суток. Тут не угадаешь.

Дело в том, если честно, по моему мнению, наиболее защищенным от всей этой ситуации, от всей грязи и от всего негатива, который льется из СМИ, от всего, вообще от вируса, — наиболее безопасно — это подтвердят все, кто там был, — ты чувствуешь себя там, в эпицентре, где ты каждый день, каждую минуту контактируешь с больными, ты видишь их анализы, ты знаешь, что у них этот коронавирус, ты в полной защите, жарко, не видно вообще, но ты чувствуешь себя там безопаснее, нежели когда ты едешь в метро, заходишь в подъезд, заходишь к себе домой и включаешь телевизор. Я не знаю, откуда сложилось это ощущение, но в самом эпицентре, когда мы туда попали, мне кажется, никто не боялся. Все знали, куда идут».

Катя Еремина. «Человек так устроен, что прежде всего мы биологический вид. Все, что у нас доброе, что у нас разумное, — это надстройка над биологическим страхом, и он максимально эмоционален для человека. Почему, интересно, люди начинают искать негативную информацию? Странно вроде бы: ищи положительную. Нет, люди начинают искать негативную, потому что это максимально эмоционально для биологического вида, потому что прежде всего мы животные, у нас первое: отнять, загрызть, отстоять территорию и так далее — это все негатив, поэтому это для человека максимально интересно.

Мне бабушка вчера говорит: «А там гречка есть?» Я говорю: «Вообще-то разная». — «А туалетная бумага есть?» Я смотрю на эту полку: «Вам какую — в цветочек, розовую, зеленую?» А люди, лишенные объективной, к сожалению, информации, именно объективной, спокойной, не вот этого ужаса снаружи — естественно, человек начинает муссировать, додумывать, что там в этой «наруже»: «А люди там ходят?» Я говорю: «Ходят».

На людей так нельзя действовать. То есть не надо забывать, что у людей разный порог психологического комфорта и то, что у людей сейчас такой стресс… Психолог Виктор Франкл в своей книге «Сказать жизни „Да!“» писал о своем заключении в концлагере.

Там люди всегда шли на смерть, но он учил об этом не думать, потому что тот отрезок, который они еще проживут, он для них очень важен.

И поэтому негатив, усиленный СМИ, — это неправильно.

Я не говорю, что нужно показывать постоянно «цирк с конями», но вот это — включаешь телевизор и понимаешь, что фильмы только про пандемии, неважно, какого уровня, музыка только о каких-то страданиях. На самом деле это безответственность по отношению к людям. Психика у всех разная, и когда человека замкнет — карантин закончится, а психосоматика останется. Она выражается в том, я сейчас пример приведу: приезжаю к своей коллеге, она с двумя детьми дома сидит, я ей продукты привожу. Человек сидит дома, не выходит на улицу, на эту страшную «наружу». Выходит она так: плечи подняты, голова вдавлена, она идет в охранной позе, как будто бы ее сейчас кто-то огреет, и идет она практически на цыпочках от своей квартиры к лифту. Я говорю: «Наташа, ты себя в зеркало видела?» — «Нет». — «А почему ты шепотом разговариваешь?» — «Не знаю». А это спазм, это психосоматика, человек начинает защищаться, у него спазмы вокруг легких. Это плохо, это гиповентиляция.

Да, у человека уровень тревожности, страха повышается ровно настолько, насколько он смотрит средства массовой информации.

В данном случае я бы обратилась даже к средствам массовой информации — помогать людям в этой ситуации сидения дома, не депривировать их, а помогать».

Анастасия. «У нас много, конечно, историй. У меня есть история из смешных. Естественно, ты когда получаешь заявку, понимаешь, что людям это нужно, что они нуждаются по причине, что они не выходят из дому. Ты берешь эту заявку, ты автоволонтер. Где? Зеленоград. Хорошо, едем в Зеленоград, везем продукты. И тут, когда ты туда несешься, покупаешь эти продукты и вдруг в какой-то момент у тебя срабатывает щелчок, ты понимаешь, что это такой акт мародерства, когда люди, в принципе, которые физически могут дойти до магазина, просто воспользовались волонтером, чтобы он им привез 30–40 килограммов еды на пять человек в семье, взрослые здоровые мужчины. И ты с этими пакетами, не понимаешь даже, как их из машины вытащить. Ты на коляске довез, погрузил, а как из машины это все допереть куда-то там? И ты понимаешь, что это только на совести людей остается.

С одной стороны, конечно, жутко обидно, не потому, что я ехала куда-то далеко, это неважно, но ты понимаешь, что в это время ты мог оказать помощь тем людям, которые действительно нуждаются в помощи. Не без этого, конечно, в нашей практике. Но во всяком случае наш кол-центр получает от нас такой фидбек, чтобы более тщательно отбирали заявки. Я готова и сто килограммов еды привезти нуждающемуся человеку, но люди, которые могут себя обеспечить, они по возможности в реальных условиях, которые диктует нынешняя ситуация, все-таки должны стараться это делать самостоятельно».

Катя Еремина. «Мы разговаривали со старшими сестрами, со всем медицинским персоналом и узнавали, что вечером в больницу поступает звонок, что завтра утром мы везем к вам первого пациента с коронавирусной инфекцией, у вас есть семь часов, ночь, чтобы сделать… только-только открывшаяся, еще не до конца оборудованная многопрофильная больница, там до сих пор достраивается корпус, она только-только хотела начать работать как обычная многопрофильная больница.

Им говорят: «У вас есть семь часов, вы становитесь первым в